Печенежские войны - [205]

Отойдя несколько шагов от толпы, Лука вдруг распрямился, повернулся к посаднику и громко выкрикнул:

— У меня ещё четыре дочери осталось, посадник! И не становись на моём пути, когда я пойду к твоим или Сигурдовым клетям за кормом! Могута ради них на татьбу пошёл, да ты неправдой засудил его. Мне ли после Могуты сдержаться?

Посадник Самсон содрогнулся — столько решимости прозвучало в словах ратая Луки, — шагнул вперёд, чтобы удержать и тут же наказать непокорного простолюдина. Да не успел и слова в спину уходящему произнести.

На помост неспешно, словно давая всем время успокоиться, взошёл торговый муж Вершко, голову обнажил и степенным поклоном приветствовал белгородцев. Торг приготовился слушать.

— Зрим мы крайний час свой, люди белгородские и вы, ратаи, и иные со степи. Вот и смерть заглянула на иные подворья, выбирая пока самых слабых… Стало быть, пришло время всеобщего дележа кормом. — Вершко степенно повернулся к воеводе Радку. — Пришли дружинников ко мне. Пусть возьмут всё, что есть из брашны, и снесут на княжье подворье. Кому нужнее, тому и подели, воевода. — И вновь к изумлённому вече повернулся: — А кто купу у меня брал в эти тяжкие дни печенежского стояния, тому ту купу я отпускаю безвозвратно. — Снова поклонился и под одобрительные выкрики благодарных людей сошёл с помоста степенно и бережно, пропал в толпе.

— Растворяй и ты свои клети, посадник Самсон! — прокричал кто-то из ратаев. — Пришёл и твой час делиться кормом! О детях наших подумай. Или ты извергом русичам стал?

Посадник Самсон побледнел, сунулся от отчаявшихся людей и руку к мечу протянул, чтобы устрашить неистовых, но воевода не дал ему меча вынуть, сам заговорил, обратясь к Ярому:

— Бери воев и иди по Белгороду. Где что из корма сыщется, взять тот корм и снести на княжий двор. А начнёшь с моего же двора. Никого не обходить стороной. Возьми всё в клетях и у волостелина Сигурда! Верно говорил Лука, по-христиански поступил и Вершко: пришёл тот час, когда всё должно служить не кому-то, но Руси единой. Из того, что сыщется — накормить всех в ночь! И так поступать, на сколько дней хватит собранного.

— Славно молвил, воевода Радко! — прокричал кузнец Михайло. Его шумно поддержали ратаи и белгородцы. Но не всем такое решение воеводы пришлось по сердцу.

— Это татьба, воевода Радко! — вспыхнул от гнева посадник Самсон. — Новый закон не велит входить в чужую клеть!

— Стыдись молвить такое, посадник Самсон, — негромко, с укоризной сказал воевода, и лицо его покрылось румянцем не остывшего ещё гнева. — Бог неба велит помогать ближнему, а не о корысти думать. А теперь нам самые близкие они все, — и воевода Радко широкой ладонью сделал круг, словно охватывая всё вече. — Если же князь Владимир решит, что я — тать, пусть сам и судит меня за это. И двор мой тогда будет тебе за убыток. Мне теперь важно Белгород сохранить и печенегов удержать перед собой, не пустить к другим городам. Не о себе, как видишь, радею — о людях!

— Знать, справим сегодня сытую тризну по себе же! — выкрикнул чей-то недовольный голос за спиной воеводы.

— Тризну надо готовить ворогу, а не о своей смерти помышлять! — снова озлясь, не обернувшись даже, ответил воевода Радко. — Если сил нет больше с мечом выйти в поле — знать, нужна хитрость! Об этом думать надо, а не умирать раньше своего часа! — вновь повторил Радко.

Белгородцы заговорили, расходясь с веча, но теперь уже спокойно и рассудительно, без криков и кулаков над головами. Недовольный посадник смирился — за воеводой была сила — и пошёл вместе с Ярым открывать клети.

После веча воевода Радко пришёл навестить Янка, а заодно со старейшиной Воиком поделиться тревогой. Старейшина сидел на колоде во дворе, грелся на солнце, закрыв веками воспалённые от постоянной пыли глаза — какое ещё дело могло быть в такие годы? Закряхтел было, поднимаясь, но воевода положил на плечо ему тяжёлую ладонь, сказал негромко:

— Сиди, старейшина Воик, не утруждай себя лишний раз, — и сам присел рядом на тёплую колоду, вытянув ноги по высохшей траве, рассказал, что и как было на торге.

— Что же ты хотел, воевода? — ответил старейшина. — Сыздавна ведётся так: муж, видя смерть рядом, прежде всего о детях думает, о продолжении своего рода… Выходит, что пришёл крайний день, коли заговорили люди о том, чтоб своею гибелью детей спасти. Только главное забыли в печали — эти дети уже не продлят рода свободных русичей, но станут рабами в чужих краях.

Старейшина умолк, опустил глаза под ноги, потом внимательно посмотрел на Вольгу, будто тот мог что-то подсказать в такую минуту. «Должно, страшится старейшина, чтобы и мы с Вавилой не попали в печенежский полон», — догадался Вольга. Он сидел рядом с Васильком на пустой телеге, не спуская глаз со старейшины и воеводы. Сидели и слушали, как же порешат быть дальше главные мужи Белгорода?

— Что же нам делать? Ты старший среди нас, присоветуй! — воевода склонился вперёд, заглянул старейшине Воику в лицо.

— Что я могу присоветовать сразу? Ты ступай, а я похожу по городу, подумаю — может, что-нито да высветится в старой голове, людям пригодное.