Печатная машина - [44]

Не знаю, как насчет греха, но то, что я чувствовал, уже давно не умещалось во мне. Как будто что-то, что я до сих пор легко нес в нагрудном кармане, разрослось до размеров этого коридора.

Дверь с табличкой «Заведующий отделением» была закрыта.

— Мы что, опоздали?

Отворилась соседняя дверь.

— Вам кого? — на пороге появился бородатый мужик в белом халате.

— Нам Елену Алексеевну.

— Она уже ушла.

— А как бы укольчик сделать?

Мужик мотнул бородой в глубь кабинета.

— Укольчик, наверное, тебе, — уставился он на меня, когда мы расселись перед ним на стульях.

— Мне.

— Согласен на химзащиту?

— Согласен.

— Правда, что ли?

— Конечно.

У него был весьма скептический вид. Судя по всему, он отказывался верить в мою добровольность.

Мы смотрели друг на друга как идиот на идиота.

Он почесал под бородой.

— А что, если сейчас выйти на улицу, пройти сто метров до магазина и купить пива?

Вопрос был неожиданным. Мне пришлось взять паузу.

— Пиво не поможет, — наконец выдавил я. — Лучше водки.

— Водки! — оживился он. — Ну конечно!

Я снова задумался.

— Да.

— Что «да»?

— Вы мне выпить предлагаете?

— Так! — вмешалась Марина. — Что-то я не понимаю. Мы сюда зачем приехали?

— Кто эти женщины? — мужик разговаривал исключительно со мной.

— Эти? — я тоже не глядел на них. — Да хрен знает!

Он полез в карман и вынул лопатник.

— Ну что, сгоняешь?

Меня сотряс сильный тычок в бок.

— Это что за цирк?! — Марина едва не орала. — Вы, вообще, кто такой?!

— Ну? — не обращая на нее внимания, мужик глядел на меня в упор.

Мне вдруг мучительно, до боли в груди, захотелось выпить. Еще пять минут назад казалось, что я не могу даже думать об алкоголе, а сейчас полжизни отдал бы за стакан водки.

— Не смей! — шипела мне на ухо Марина. — Уеду, и больше ты меня не увидишь.

Я молчал.

— Слышишь?

Я не слышал.

— Сдохнешь в этом кабинете!

— Конечно, — сказал мужик. — Но не в кабинете. Под забором концы отдаст.

Он проговорил это жестко, убирая со стола свой пухлый гаманок.

— Ух ты, — тихо сказала Белова.

— А вы как думали? Алкоголизм не лечится. Но блокируется.

— И? — я почувствовал себя изнасилованным.

— Будем блокировать!

Мне захотелось сказать ему, какой он мудак.

— Слава Богу! — выдохнула Марина. — Вы психолог.

— Философ, — поддержала Белова.

— Я всего лишь врач, — скромно улыбнулся тот.

Надо мной висел потолок, под ним капельница. Подходила и отходила немолодая сестра с лицом Мадонны. Я чувствовал, как стремительно в нее влюбляюсь. Очень хотелось сказать ей это, но в глазах стояли слезы, и я боялся расплакаться. Все, что со мной было, все прошлое, весь мир сузился до ее лица с морщинками возле рта и глаз. Она наклонялась надо мной и спрашивала: «Все хорошо?»

Мне было хорошо. У меня воняли носки, но «мадонна» даже не поморщилась. Я готов был пролежать так всю жизнь.

— Простите, — позвал я ее.

Послышались шаги.

— Да? — заглянула она за ширму.

Потом подошла и проверила капельницу, потрогав руками баллон.

Мне захотелось, чтобы она дотронулась и до меня.

— Вас как зовут? — спросил я.

— Нина, — ответила она устало.

Я ждал ее улыбку, но улыбки не было.

— А вы тут… давно работаете?

— Нет.

— А еще долго будете?

На свой глупый вопрос ответа я не получил. Ей было не до меня. Я был десятым, двенадцатым или двадцатым за сегодняшний день, от кого так же воняло. Она устала. Что я хотел услышать?

Физраствор промывает кровь, но не мозги.

Кто же промоет мои мозги?

Что меня спасет, вынесет и сохранит?

Я лежал на кушетке, с полиэтиленовым отростком из руки, и вытирал слезы.

Где мои тридцать семь лет? Куда они подевались? Куда делся я, каждодневный в этих долгих годах, такой разный и такой мучительно живой? Где та кровь, те чувства, тот воздух счастья и свободы?

Как банально проходит жизнь! Какие избитые тропинки Ты протоптал для нас, Господи! Мы ходим по ним, стараясь попадать в следы, но, видимо, широки Твои шаги. Ты знаешь, куда Ты шел, а мы не ведаем. И несем чушь. И я говорю Тебе это, потому что больше не знаю, что сказать.

Снова подошла сестра. Она все так же была прекрасна, но я уже знал, что это обман.

В ее руке был шприц.

— В задницу? — спросил я.

— Что? — не поняла она.

— Колоть куда будете?

— Под лопатку.

Когда она сделала укол, меня охватил жар. Как будто огонь, родившийся в паху, прошел все тело изнутри и полез изо рта.

— Вам часто признаются в любви? — обдал я ее напоследок.

— Постоянно, — ответила она.

Когда я пил, время двигалось неравномерно: то ползло на брюхе, то стремительно проносилось мимо. Казалось, я мог дотронуться до него, мог погладить, но мне было страшно протянуть руку, — чего она могла коснуться? Вещей, разбросанных вокруг? Стен, дверей, унитаза? Живого существа, которое когда-нибудь умрет? Во всем, везде, в любой закорючке было время, — заглядывая в зеркало, я находил его в своих нечесаных волосах, в мешках под глазами. Казалось, замедлив свой ход, проявляясь тут и там столь откровенно, оно хотело что-то мне открыть. Например, что я умираю. Медленно, каждый день, незаметно. Что после определенного возраста мы все начинаем умирать, и нет пути назад.

Все это хотелось кому-то рассказать, с кем-то поделиться. Было тоскливо понимать это одному, жить наедине с таким знанием и не попытаться разбить голову о бетонный угол. Сдерживать себя, борясь с чувством неминуемой утраты, которая уже происходит, ежесекундно, что бы ты ни делал, как бы ни храбрился, наливая новый стакан.