Печатная машина - [13]

Наконец я справился и снова зашел со спины. Самым трудным было втащить ее на кровать.

Когда все было готово, я начал ее раздевать. Вместо того чтобы просто стянуть с нее трусы, я взялся за свитер. Мне почему-то необходимо было раздеть ее полностью. Я хотел посмотреть, как она устроена. Может быть, это интересовало меня больше остального.

Снять свитер было труднее всего. Кроме того, что она была тяжелой и вялой, она ни хрена мне не помогала. К тому же я был очень пьян. Ее руки гнулись не в ту сторону. Она кряхтела так, как будто ее уже драли, по крайней мере, двое.

Наконец, я стал раздеваться. Через несколько секунд лег на нее.

Ее лицо было рядом с моим. Я попробовал поцеловать ее в губы. Никакого эффекта. Повозившись с ее волосами, я, наконец, вставил.

Это случилось. Я двигал тазом и не мог понять, каково мне на самом деле. Мне было ни плохо, ни хорошо. Господи, мне было никак. Она лежала без движения, слегка приоткрыв рот. Я чувствовал себя полным мудаком. Все, о чем я так долго мечтал, превращалось в фарс. Но у меня стоял, и я механически продолжал начатое.

— Дай-ка мне, — послышалось за спиной.

Надо мной стоял Вася.

Он был в полной боевой готовности.

Я встал, уступая место.

Вася, по-хозяйски лег на нее, потом, как пилот в кабине самолета настраивает кресло, раздвинул поудобнее ее ляжки и одним резким выверенным толчком вошел.

Она хрюкнула, как будто у нее что-то там внутри оторвалось. Как будто ей внезапно удалили полип в носу.

Я завороженно глядел, как работает мой старший товарищ. Это было нечто. Я был сопливым новичком в этом забое.

Он пер ее добросовестно и в то же время раскованно. Не жалея ни инструмент, ни материал. Это был настоящий мастер-класс. И это было совсем не смешно. Его волосатая ходуном ходячая жопа не располагала к смехуечкам.

Наконец он кончил, и я залез по новой.

Теперь от нее пахло Васей.

О, этот запах! Она им провоняла насквозь. Его потом. Я не мог спрятаться от этой вони. Мне казалось, что Вася сейчас, по крайней мере, лежал рядом, хотя он ушел допивать на кухню. Не знаю, на чем держалось мое вожделение. Короче, я закрывал на все эти мелочи глаза.

Мне необходимо было кончить.

Я подражал Васе, закусывая несуществующие усы и закатывая зрачки. После него там у нее было горячо и склизко. И совсем не было плотности. Я словно тыкал членом в кастрюлю с горячей кашей. Это было невыносимо. Эта вонь, каша, Васина жопа, — все перемешалось в моей голове. Ко всему прочему я вспомнил Рубина и его отца. Все, хорош! Я остановил качели и прислушался к себе. Внутри было пусто, как в зимнем лесу.

…Я шел под дождем, и мне было невыносимо грустно. Так грустно мне не было никогда. Я готов был заплакать, но вместо этого я подошел к углу дома и принялся отливать.

Я стоял, ссал и думал: вот я ссу, и что-то из меня убывает. Что-то, что я в обратке чувствую как реально нарастающую в себе пустоту. Я ведь должен радоваться, да? Я ведь теперь мужик, настоящий, и я могу поиметь весь мир. Тогда, если это правда, почему мне так грустно? Чего-то мне не хватало. Что я потерял, что оставил в этой, как там ее звали?

Я что-то в ней оставил. Нет, не я, это она забрала у меня мое что-то. Что-то очень важное.

Я закончил и застегнул ширинку. Мне стало легче, словно я сейчас выссал свою память.

Подойдя к подъезду, я залез на дверь, потом перелез на козырек. С козырька дотянулся до балкона. Балконная дверь была открыта, и я вошел в комнату.

За столом сидели трое и играли в карты.

— Черт, для этого есть нормальная дверь, — недовольно сказал Якель.

Я сел рядом.

— Десять сверху, — сказал Арончик.

— Я ее выебал, — сказал я.

— Кого?

— Ее.

— Пас, — сказал Якель.

— Годится, — подтвердил Шипок, засылая в банк деньги.

Они раскрыли карты.

— Два раза, — сказал я.

Шипок с досадой бросил карты на стол.

— Бляхо, Якель, он задолбал! Уложи его спать, — сказал он.

— Два, — повторил я.

7. ДИФТЕРИТ

После полутора лет армейской службы я оказался в госпитале.

Однажды утром меня завели в отдельный бокс и, ничего не сказав, закрыли дверь на ключ.

Я снял шинель и бросил ее на стол. Кроме кровати, здесь была еще тумбочка. И окно на полстены с белыми занавесками. Напротив окна — дверь, ведущая в уборную комнату. Пройдя туда, я помочился в серый с коричневыми потеками унитаз и спустил воду.

Госпиталь стоял на горе и принадлежал летунам. В нашем стройбатовском батальоне не было даже медсанчасти — не говоря уже об отдельном боксе. Конечно, проще было сгноить меня в лесу, в отдаленной роте, но болезнь была очень заразна. Одной-двумя таблетками ее не вылечить — да и не всякий эскулап взялся бы за это дело. Дифтерит — это вам не полип в носу. Вся рота потом слегла под карантин. Целых три недели парни лежали на кроватях и время от времени, вздрачивая, пускали салюты в мою честь, под самый потолок. Я же на самом деле чувствовал себя неважно. Мне постоянно не хватало воздуха.

Поглядев в окно, я покачал головой. Там был черт-те пойми какой пейзаж: пустырь, за ним забор, затем опять пустырь, — и на всем этом — грязь вперемешку со снегом. В туалете также было окно, выходившее на другой, более оживленный вид, но именно эта (да и любая другая) потебень сейчас раздражала меня больше всего. То ли болезнь стремительно проникала в меня, то ли сам я куда-то проникал, но мне не хотелось делать ни одного лишнего движения. Оказавшись здесь, я почему-то сразу очень сильно устал, как будто забирался на эту гору пешком, волоча за собой груз последних восемнадцати месяцев. Я сидел на кровати и ждал, что будет дальше.