Печатная машина - [11]

— Вот они где, колдыри, — сказал Ляля и удивился, заметив среди нас Ленку. — Мадам?

— Мадемуазель, — пропищала та, и все заржали.

Вино кончилось, но у кого-то тут же нашлись деньги. Квартира была двухуровневой, и мы перешли вниз, в большую комнату. К нам присоединились родители — Яковлевы-старшие. Мне нравилась тетя Зина — мать Якеля. Она никогда не выбирала выражений, но всегда была в них точна. «Я скорее из пальца застрелюсь, чем налью тебе», — бросила она мужу, когда тот потянулся со своим стопарем к бутылке.

— Палец, — вспомнил Гаманок, — покажи им мой палец!

— Это мой палец, — качал я головой. — Мой и больше ничей.

— Покажи, покажи палец, — не отставал Гаманок.

— Пошел ты со своим пальцем! — возмутился Якель. — Может, тебе еще залупу показать?

Несколько раз мы бегали в магазин.

Потом я сидел на балконе с якелевской древней бабкой и сжимал ее холодные ладони.

— Они издеваются надо мной, — дребезжала она, мелко трясясь. — Они мне кушать не дают. Умру я, умру скоро. Скорей бы умереть.

— Вы не умрете, — глотал я слезы, глядя на ее страшное морщинистое лицо. — Я сейчас принесу вам покушать. Сейчас.

Я вставал и шел на кухню, куда постепенно, как подтаявшая глыба льда, сползла пьянка. Обратно уже шел с банкой соленых огурцов.

— Вот, бабушка, — ставил я перед ней банку. — Больше ничего нет. Они выжрали все. Больше ничего.

В один из походов в магазин меня отловила мать.

— Сергей, сынок, пойдем домой, — мама смотрела на меня снизу вверх, и я видел, что ей страшно. Господи, она меня боялась.

— Ты идешь? — обернулся Гаманок, сжимая авоську с вином.

— Иди, я сейчас.

Он скрылся в подъезде.

Я снова посмотрел на мать и вдруг по ее жалкому растерянному виду понял, какой я сейчас пьяный и злой.

— Сынок, прошу тебя, — снова заговорила она, и ее голос дрожал. — Я тебя прошу…

И она заплакала.

И тут я взорвался.

— Нет! — заорал я, топая ногами. — Я не вернусь! Иначе я убью его! Слышишь, я его прирежу! Проткну, как свинью! Я отрежу ему все пальцы! Слышишь, ты! Все пальцы!

Слезы хлынули из меня, вырвались наружу. Сев на бордюр, я обхватил голову руками. Мать стояла рядом, не решаясь до меня дотронуться.

Это длилось бесконечно.

Когда мы пришли домой, там никого не было. Отец уехал на рыбалку с ночевкой, как и собирался. Плевать ему было на меня и на всю эту байду.

Я прошел в свою комнату, разделся — снял грязные джинсы и футболку. Потом прошел в ванную, настроил душ и встал под обжигающие струи.

Я стоял и сначала ничего не чувствовал. Так устал, что не было сил даже думать. Вдруг мне вспомнилась Ленка в короткой рубашке. И у меня начал вставать.

Когда я уже почти достиг пика, дверь в ванную отворилась. Мне едва удалось прикрыть руками вздыбленный член.

На пороге стояла мать.

— Что это? — спросила она, протягивая мне развернутый платок, на котором лежал палец.

— Закрой дверь, — сказал я, сжимая мошонку.

Ее растерянный взгляд с моих глаз переместился вниз на мои руки, потом она тихонько прикрыла дверь.

Я дотянулся до шпингалета и защелкнул его.

Затем всеми пальцами руки сжал член и довершил начатое.

6. ПЕРВОЕ ПРИЧАСТИЕ

Когда она спросила, кто ее проводит, стало ясно без слов, чего она добивается.

В общем-то, я с самого начала подозревал, что ей не терпится с кем-нибудь перепихнуться. Почему бы и нет. Повторяю, я понял это с самого начала.

Нас было трое. Я, мой друг Рубин и, собственно говоря, она. На ней была бежевая куртка и какие-то темные колготки. Более подробно я не всматривался. Честно, я вообще стеснялся на нее смотреть. Мы пили вино в подъезде девятиэтажного дома на площадке седьмого этажа. Я могу отыметь ее семь раз, — стучало в моей голове, и пальцы, сжимающие стакан, слегка подрагивали.

На вид ей было за двадцать. Для меня эта цифра имела вес.

Мы познакомились с ней возле винного магазина. Ждали трех часов, когда он откроется, и Рубин рассказывал мне, как он мутузит своего отца, когда тот напивается.

Шел дождь. Мы кутались в куртки.

— Пока он возится с ключом, я надеваю боксерские перчатки. Не спешу, потому что он бухой дверь по двадцать минут открывает. Дома никого: матушка — в ночной, братишка — у другана. Я стою в прихожей и жду. Разминаюсь. Наконец у него получается. Он заходит. Я жду, пока он закроет дверь. Еще минут пять. И вот он поворачивается ко мне лицом. Я стою перед ним, но он меня ни хрена не видит. Умора! Я заряжаю с правой по кумполу. Ему хоть бы что. Он идет в туалет. Я жду, пока он выйдет. Потом снова нахлобучиваю. Раз-два. Теперь уже посильнее…

Я слышал эту байку сотни раз. Это единственная история Рубина, в которой он дает волю импровизации. Каждый раз он заходит все дальше. Его нежность к отцу растет, как снежный ком. Не удивлюсь, если в самое ближайшее время он его изнасилует.

Ее появление прервало рассказ на самом интересном. Если бы не она, мой приятель уже сегодня посягнул бы на отцовскую невинность.

Она подошла к нам и оказалась выше нас на полголовы.

— Васю знаете? — спросила она.

— И что? — Рубин сплюнул ей под ноги.

— Где он?

Пока Рубин разглядывал ее, я пожал плечами.

— На работе, где ж ему быть. Он в четыре приходит.

Васе было двадцать пять. Время от времени он бухал с нами, так что мы его хорошо знали.