Печальная судьба Поликарпо Куарезмы - [69]

Кроме того, я думаю, что все мои жертвы оказались бесполезными. Ничто из задуманного мной не было достигнуто. Пролитая мной кровь и мучения, которые будут продолжаться до конца жизни, были употреблены, использованы, растрачены самым унизительным и безнравственным образом, поставлены на службу глупости каких-то политиков…

Никто не понимает, чего я хочу, никто не хочет вникнуть в мои мысли, понять меня; считали сумасшедшим, безумцем, помешанным, и жизнь продолжается, безжалостная в своем зверстве и уродстве».

Как и писал Куарезма в своем письме, рана его не была серьезной — но случай оказался сложным, и чтобы выздороветь окончательно, не рискуя осложнениями, требовалось время. И если Куарезма испытывал глубокие нравственные страдания, то Корасао дуз Отрус — страдания физические: он беспрерывно стонал и проклинал судьбу за то, что она сделала его солдатом. Госпитали, в которых лежали тот и другой, разделял залив, судоходство в котором временно прекратилось, и на противоположный берег можно было добраться лишь по железной дороге за двенадцать часов.

По пути в госпиталь и обратно раненый Куарезма проезжал через станцию, близ которой находилось его поместье. Но поезд на ней не останавливался, и он ограничился тем, что бросил через окно долгий, тоскливый взгляд на свой «Покой», с его скудной землей и старыми деревьями, где он мечтал спокойно отдыхать всю оставшуюся жизнь — но именно здесь решил ввязаться в ужасную авантюру.

Порой он спрашивал себя: где в мире есть истинный покой, где можно найти отдохновение для души и тела, которого он так желал после всех пережитых потрясений? Где? Перед глазами вставали карты континентов и стран, планы городов, но он не видел, не мог отыскать страны, провинции, города, улицы, где можно было бы его обрести. Им овладела усталость, но не физическая, а моральная и умственная. Ему хотелось никогда больше не думать и не любить; жить он, однако, хотел — ради телесных удовольствий, ради простого, настоящего, непосредственного ощущения того, что он живет.

Так он выздоравливал — долго, медленно, печально, не навещаемый никем, не видя ни одного близкого человека. Колеони с семьей уехал за границу; генерал, по лени и забывчивости, не приехал, чтобы повидаться с ним. Он коротал дни один, погрузившись в радости выздоровления, размышляя о судьбе, о своей жизни и своих идеях, но больше всего — о своих разочарованиях.

Между тем мятеж моряков шел на убыль, все это чувствовали и с облегчением ждали конца беспорядков. Но адмирал и Алберназ печалились — по одинаковым причинам. Первый видел, как тает его мечта — получить эскадру и, соответственно, вернуться в число действующих офицеров; генерал же понимал, что лишится временной должности, а эти деньги позволили существенно поправить положение семьи.

Однажды утром — было еще рано — госпожа Марикота разбудила мужа:

— Вставай, Шико! Надо идти на заупокойную службу по сенатору Кларимундо…

Прислушавшись к совету жены, Алберназ не стал залеживаться в кровати. Следовало пойти в церковь. Его присутствие там подразумевалось и имело большое значение. Во времена Империи Кларимундо был республиканцем, историком, агитатором, грозным трибуном; после установления республики, однако, коллеги по Сенату не видели от него ничего полезного или благотворного. Но он и без этого обладал большим авторитетом и был объявлен «патриархом Республики» вместе с некоторыми другими. Для республиканских вождей невероятно важно обрести громкую славу и избежать забвения в будущем, которому они вверяются с боязливым интересом.

Кларимундо был одним из таких вождей. Во время восстания его престиж, неизвестно почему, вырос, и уже поговаривали о том, что он должен заменить маршала. Алберназ был мало знаком с сенатором, но появление на его заупокойной службе почти равнялось политической декларации.

Горе, вызванное смертью дочери, уже поутихло: по-настоящему он страдал от того, что девушка вынуждена была вести эту полужизнь, охваченная безумием и болезнью. Смерть имеет то преимущество, что наступает внезапно, вызывая потрясение, но не разъедая душу, как долгая болезнь любимого человека; а когда потрясение проходит, остаются светлые воспоминания о дорогом нам существе, и его милое лицо всегда стоит у нас перед глазами. Это и случилось с Алберназом; умение получать удовольствие от жизни и природная бодрость как-то незаметно вернулись к нему.

Повинуясь жене, он привел себя в порядок, оделся и вышел. Мятеж все еще был в разгаре, и траурные службы совершались в церквях, расположенных в центре города. Генерал прибыл вовремя. Там были люди в военной форме и люди в цилиндрах; все толпились, чтобы оставить запись в книге соболезнований. Они не столько хотели засвидетельствовать свое присутствие родственникам усопшего, сколько надеялись увидеть свои имена в газетах.

Алберназ сразу же устремился к одному из списков, лежавших на столах в ризнице. Когда он выводил свою подпись, кто-то окликнул его. То был адмирал. Служба уже началась, но обоим не хотелось входить в неф, полный народа, и они остались в ризнице, возле окна.