Печальная судьба Поликарпо Куарезмы - [62]

Шагая рядом с Куарезмой, генерал вспомнил об этом и испытал горькое ожесточение против науки, против спиритов, против колдунов-фетишистов, против Бога, безжалостного и беспощадного, собиравшегося забрать у него дочь.

Майор не знал, что сказать, наблюдая за безмерным горем отца: любые слова утешения казались глупыми, дурацкими. Наконец, он проговорил:

— Генерал, позвольте пригласить к ней врача?

— Кто он?

— Муж моей крестницы… вы его знаете… Он молод. Кто знает? Как по-вашему? Может, что-нибудь и выйдет?

Генерал согласился, и морщинистые лица обоих озарились надеждой. Каждый врач, каждый спирит, каждый колдун ободрял отца — он ожидал от всех от них чуда. В тот же день Куарезма отправился искать доктора Армандо.

Мятеж продолжался уже более четырех месяцев, и превосходство правительства выглядело хрупким. На Юге восстание приближалось к Сан-Паулу, и лишь Лапа упорно сопротивлялась — одна из достойных, незапятнанных страниц в этой хронике страстей человеческих. На позициях защитников маленького города командовал полковник Гомес Карнейро — человек волевой и энергичный, всегда спокойный, уверенный в себе и справедливый. Он не стал предаваться жестокостям, как часто поступают люди отчаявшиеся, и сумел воплотить в жизнь затертое пышное выражение: «стоять до конца».

Остров Говернадор был занят, город Мажё — отбит; мятежники, однако, удерживали протяженное побережье и узкий вход в гавань — корабли входили и выходили, не страшась огня с крепостей. Узнав о насилии и преступлениях, которыми сопровождались эти два военных успеха властей, Куарезма опечалился. С острова Говернадор вывезли едва ли не всю мебель, одежду и прочее имущество. Что не смогли забрать, уничтожили при помощи огня и топора. Эта оккупация оставила по себе самую ужасную память, и местные жители до сих пор с болью вспоминают Ортиза, капитана патриотического батальона или Национальной гвардии, жестокого, ненасытного в грабежах и прочих притеснениях. Если мимо проходил рыбак с уловом, капитан подзывал к себе несчастного:

— Иди сюда!

Тот приближался в испуге. Ортиз спрашивал у него:

— Сколько хочешь за это?

— Три мильрейса, капитан.

На лице у Ортиза появлялась дьявольская усмешка, и он спрашивал по-свойски:

— А меньше не возьмешь? Дороговато… Это ведь обычная рыба… Всего-навсего окунь!

— Хорошо, капитан. Два с половиной.

— Занеси рыбу внутрь.

Он говорил это, стоя на пороге дома. Рыбак заносил улов, возвращался и некоторое время стоял, ожидая денег. Ортиз качал головой и насмешливо говорил:

— Деньги? Э-э… Получишь у Флориано.

А вот Морейра Сезар оставил о себе добрые воспоминания, и вплоть до нашего времени некоторые говорят об известном полковнике с признательностью — за то или иное благодеяние.

Силы мятежников, похоже, не уменьшались; но они потеряли два корабля, включая «Жавари», сыгравший, по общему мнению, чрезвычайно важную роль в восстании. В сухопутных войсках он пользовался особенной нелюбовью. То был монитор, плоский, чуть ли не вровень с водой — железная ящерица или черепаха французской постройки. Его пушки наводили ужас, но больше всего солдат бесило то, что он едва возвышался над поверхностью моря и, таким образом, был неуязвим для неточных выстрелов с берега. Машины его были неисправны: гигантское земноводное выводили на боевую позицию с помощью буксира.

В один прекрасный день он затонул близ Вильгеньона — до сих пор неизвестно почему. Сторонники правительства утверждали, что в него попал снаряд, прилетевший из Грагоата, мятежники же уверяли, что причиной стал внезапно открывшийся кингстон или нечто подобное. Гибель «Жавари» по-прежнему окутана тайной, как и конец его близнеца «Солимойнса», пропавшего недалеко от мыса Полонио.

Куарезма, находившийся в гарнизоне Кажу, отправился за жалованьем. В казарме он обнаружил Полидоро — остальные офицеры болели или были в увольнении — и Фонтеса, который, являясь кем-то вроде главного инспектора, изменил своим привычкам: он собирался провести эту ночь в императорском павильоне и остаться потом еще на полдня.

Рикардо Корасао дуз Отрус, после того как ему запретили играть на гитаре, ходил хмурый. Его обескровили, лишили воли к жизни: он проводил дни в молчании, прислонившись к дереву и проклиная про себя непонятливость людей и капризы судьбы. Фонтес обратил внимание на грустный вид Рикардо и, чтобы смягчить его неудовольствие, предложил Бустаманте произвести его в сержанты. Это было не так легко: ветеран Парагвайской войны придавал особое значение этому чину и присваивал его лишь за исключительные заслуги или по просьбе важных персон. Таким образом, несчастный менестрель уподобился певчему дрозду в клетке; время от времени он отходил в сторонку и пробовал голос, желая удостовериться, не пострадал ли тот от порохового дыма.

Зная, что позиция в надежных руках, Куарезма решил задержаться и, распрощавшись с Алберназом, направился к куму, чтобы выполнить обещание, данное генералу.

Колеони еще не решил, поедет ли он в Европу. Он колебался, желая дождаться конца мятежа, который, однако, не просматривался. Колеони не был замешан в событиях, не делился ни с кем своим мнением, а если его распрашивали, ссылался на то, что он иностранец, и замыкался в благоразумном молчании. Но необходимость получать паспорт в полицейском управлении внушала ему страх. В то время все боялись иметь дело с властями. Чиновники относились к иностранцам так недоброжелательно и вели себя так надменно, что он не решался отправиться за документом, опасаясь, что одно лишь слово, один взгляд, один жест, истолкованные по-своему каким-нибудь ретивым и усердным чиновником, обернутся для него мучениями.