Печальная судьба Поликарпо Куарезмы - [61]

— Ваше превосходительство уже читали мою записку?

Флориано ответил — медленно, почти не поднимая отвисшую губу:

— Читал.

Куарезма испытал прилив воодушевления:

— Ваше превосходительство видит, как легко можно поднять эту страну. После устранения препятствий, перечисленных мной в записке, которую Ваше превосходительство изволили прочесть, после исправления ошибок в законодательстве, ущербном и не приспособленном к нашим условиям, Ваше превосходительство будут свидетелем того, как все это изменится, как мы перестанем быть данниками и обретем независимость… Если бы Ваше превосходительство пожелали…

По мере того, как Куарезма говорил, воодушевление его росло. Он плохо различал лицо диктатора, скрытое полями шляпы, но если бы увидел, то сразу остыл бы — на нем читалась жесточайшая скука. Речь Куарезмы, упоминание о законах и правительственных мерах будили в нем мысли, чего ему вовсе не хотелось. Президент скучал. Наконец, он сказал:

— Куарезма, вы полагаете, что я должен вручить мотыгу каждому из этих бездельников? Да ведь их целая армия…

Устрашенный Куарезма, запинаясь, все же возразил:

— Речь не об этом, маршал. Ваше превосходительство, имея такой авторитет и такую власть, может, путем принятия правильных и энергичных мер, поспособствовать росту инициативы, дать верное направление труду, поощрить его и сделать выгодным… Достаточно, например…

Они прошли через ворота старого дворца Педру I. Лунный свет был все таким же прекрасным, объемным и эфемерным. Большое неоконченное здание в этот момент выглядело завершенным — луна дорисовала окна и двери. То был дворец-сказка.

Флориано все больше погружался в скуку, слушая Куарезму. Показался трамвай. Маршал простился с майором, сказав своим невозмутимым голосом:

— Куарезма, вы мечтатель…

Трамвай отъехал от остановки. Луна заполняла пространство, придавала индивидуальность вещам, порождала фантазии в душе, насыщала жизнь своим отраженным светом…

III. …И тогда они замолкли…

— Я перепробовал все, Куарезма… Не знаю… Нет никакого способа!

— Вы показывали ее врачу-специалисту?

— Показывал. Мы были у медиков, у спиритов, даже у колдунов, Куарезма!

Глаза старика за стеклами пенсне подернулись влагой. Они повстречались у кассы Генерального штаба и пешком направились к площади Санта-Ана, шагая неторопливо и беседуя по пути. Генерал был выше Куарезмы, так что последний вытягивал шею, а первый вдавливал голову в сильно выступающие плечи, которые напоминали сложенные крылья.

— Что до лечения, — продолжил Алберназ, — то каждый врач предлагает свои средства. Спириты лучше всех — они прописывают гомеопатические препараты. Колдуны рекомендуют заклинания, отвары и окуривания… Я не знаю, Куарезма!

Он возвел глаза к небу, подернутому облаками, но созерцал его недолго, так как пенсне все время сваливалось.

Куарезма опустил голову и какое-то время шел, разглядывая зерна тротуарного гранита. Наконец, он поднял ее и спросил:

— Почему бы не поместить ее в лечебницу, генерал?

— Мой врач уже советовал это… Но жена не хочет. При нынешнем состоянии девочки — не стоит…

Они говорили о дочери генерала Исмении, которой в последние месяцы стало заметно хуже: это касалось уже не ее психического недуга, а здоровья в целом. Она не вставала с постели, страдая от лихорадки, слабея, худея, быстро устремляясь в холодные объятия смерти.

Алберназ говорил правду. Чтобы излечить Исмению и от безумия, и от сопутствующей ему болезни, он перепробовал все средства, выслушивал советы от кого угодно. Сам факт того, что генерал, окончивший высшее учебное заведение, искал медиумов и колдунов в стремлении исцелить свою дочь, заставлял задуматься.

Иногда он даже приводил их домой. Медиумы подходили к девушке, вздрагивали, пристально смотрели на нее, вытаращив глаза, восклицали: «Выйди, брат!» и водили руками — от своей груди к девушке, потом туда-сюда, быстро и нервно, посылая ей чудодейственные флюиды.

Колдуны совершали другие пассы, а их действия для вхождения в контакт с оккультными силами, окружающими нас, были неспешными и отработанными. Как правило, колдуны были африканцами, черными. Они приходили, разжигали в комнате жаровню, доставали из корзины высушенных жаб или другую странную вещь, трясли пучками травы, пританцовывали и произносили непонятные слова. Ритуал был сложным и занимал немало времени.

Когда они уходили, несчастная госпожа Марикота, уже не такая деятельная и хлопотливая, ласково смотрела в огромную черную физиономию колдуна — белая борода придавала ему почтенный и отчасти даже величественный вид — и спрашивала:

— Ну что, дядюшка?

Негр размышлял пару мгновений, словно в последний раз вступал в общение с тем, кого нельзя ни увидеть, ни почувствовать, и отвечал с африканской важностью:

— Посмотрим, дочка… Я изгоняю порчу…

Она и генерал присутствовали при всех этих сеансах. Любовь к родине и глубинное суеверие, скрытое в каждом из нас, заставляли их уважительно относиться к ритуалам и почти что верить во все это.

— Значит, мою дочь сглазили? — спросила женщина.

— Да, дочка.

— Кто?

— Святой не хочет говорить.

И загадочный негр, бывший раб, привезенный около полувека тому назад с берегов Африки, удалялся, кое-как передвигая старческие ноги, тогда как два сердца зажигались мимолетной надеждой. Этот африканец представлял собой нечто особенное: явно подзабыв горести долгой неволи, он пользовался остатками своих племенных верований, остатками, которые сохранились, несмотря на насильственное переселение на земли других богов, — для того чтобы принести утешение своим бывшим хозяевам. Словно боги его детства и его народа, кровавые идолы таинственной Африки, пожелали отомстить за него в легендарном стиле Христа из Евангелий… Больная наблюдала за всем этим, ничего не понимая, не проявляя интереса к движениям и пассам могущественных людей, которые общались между собой и повелевали бесплотными сущностями, созданиями, обитающими в иных, высших мирах.