Печальная судьба Поликарпо Куарезмы - [58]

Прибыл лейтенант Фонтес и со знанием дела стал осматривать пушку. Та была обложена с обеих сторон копнами люцерны; жерло высовывалось из соломы, точно пасть дикого зверя, прячущегося в траве.

Внимательно обследовав орудие, он обратился к горизонту и стал разглядывать остров Кобрас. Тут послышались стон гитары и пение:

— Клянусь причастием святым…

Он немедленно направился туда, откуда доносились звуки, и перед ним открылась дивная картина: в тени большого дерева расположились сидящие и лежащие солдаты, образуя полукруг, в центре которого Рикардо Корасао дуз Отрус исторгал из себя скорбную песнь.

Рядовые только что пообедали и напились вина; песня Рикардо так захватила их, что они даже не заметили прихода молодого офицера.

— Что это такое? — строго спросил он.

Все солдаты вскочили, отдавая воинское приветствие; Рикардо выпрямился и, приставив правую ладонь к берету, а левой сжимая стоявшую на земле гитару, принес извинения:

— Сеу лейтенант, майор мне разрешил. Вы знаете, что, не получив приказа, мы не смели бы веселиться.

— Хорошо. Требую прекратить это, — велел офицер.

— Но — возразил Рикардо, — господин майор Куарезма…

— Здесь нет майора Куарезмы. Требую прекратить, я сказал!

Солдаты разошлись. Лейтенант Фонтес зашагал к старому императорскому дому, чтобы поговорить с майором. Куарезма продолжал свои штудии — сизифов труд, но добровольный, ради величия родины. Вошел Фонтес со словами:

— Что это такое, сеу Куарезма? Вы разрешаете распевать песни в отряде?

Майор уже забыл обо всем этом; строгий, суровый вид молодого офицера смутил его. Тот продолжил:

— Итак, вы позволяете младшим в чине распевать модиньи и играть на гитаре при несении службы?

— Но что в этом плохого? Я слышал, что в походе…

— А дисциплина? А уважение?

— Хорошо, я запрещу, — сказал Куарезма.

— В этом нет надобности. Я уже запретил.

Куарезма не стал раздражаться. Он не видел причин для раздражения и мягко ответил:

— Ну и правильно сделали.

После этого он поинтересовался у офицера, как извлекать квадратный корень из десятичной дроби; молодой человек объяснил ему, и они душевно побеседовали о житейских вещах. Фонтес был женихом Лалы, третьей дочери генерала Алберназа, и рассчитывал, что свадьба состоится после подавления восстания.

Около часа они беседовали об этом малозначительном событии семейного масштаба, которое теперь зависело от грохота орудий, выстрелов из ружей и борьбы между двумя честолюбиями. Внезапно воздух взрезала металлическая трель трубы. Фонтес насторожился. Майор спросил:

— Это что за сигнал?

— Смирно!

Они вышли из казармы. Мундир на Фонтесе сидел безукоризненно; майор неумело поправлял портупею, путаясь во внушительной парадной сабле, норовившей встрять ему между ног. Солдаты уже сидели в траншеях с ружьями в руках, рядом с пушкой лежали боеприпасы. К берегу медленно приближалась лодка с высоким форштевнем, держа курс прямо на позицию. Внезапно ее окутал клуб дыма. «Горит!» — крикнул кто-то. Все пригнулись; снаряд пролетел высоко над головами, свистя и напевая, совсем безобидный. Лодка бесстрашно продолжала свой путь. Кроме солдат, за перестрелкой наблюдали зеваки и уличные мальчишки, один из которых и крикнул: «Горит!».

И так каждый раз. Порой зеваки подступали совсем близко к военным, мешая им выполнять свои обязанности, а иногда кто-нибудь из них подходил к офицеру и очень робко спрашивал: «Вы позволите выстрелить?» Тот позволял, артиллеристы заряжали орудие, штатский целился, и снаряд вылетал из ствола.

Со временем мятеж превратился в аттракцион, в развлечение для горожан. Когда объявляли о бомбардировке, терраса парка Пассейо-Публико[31] вмиг заполнялась народом. Так бывало раньше в ясные ночи, когда считалось хорошим тоном любоваться луной, отправляясь ради этого в старый парк, заложенный Луисом де Васконселосом: все смотрели, как одинокое светило серебрит воду и заполняет собой небо.

Люди передавали друг другу бинокли. Мужчины и женщины, старые и молодые следили за бомбардировкой, как за театральным представлением: «Горит Санта-Крус! А вот и “Акидабан”! Конец ему!» Так, буднично, и продолжался мятеж, войдя в обычаи и привычки горожан. На набережной Фару мальчишки — продавцы газет, чистильщики обуви, разносчики — скрывались за колоннами фасадов, за общественными туалетами, за деревьями, в надежде увидеть, как прилетит снаряд; и когда он падал, все разом сбегались на то место, словно это была монета или конфета.

Пули и снаряды вошли в моду. Появились галстучные булавки, брелоки для часов, футляры, сделанные из ружейных пуль. Мелкие снаряды коллекционировали, а гильзы от них, отчищенные с помощью песка и отполированные, ставили на полки и столики в зажиточных домах; большие снаряды — «дыни» и «тыквы» — украшали сады наподобие фаянсовых ваз или статуй.

Лодка шла к берегу; Фонтес выстрелил. Изрыгнув снаряд, пушка отъехала назад, после чего ее возвратили на место. С борта раздался ответный выстрел, и какой-то мальчишка крикнул: «Горит!»

Это был один из тех ребят, которые предупреждали о вражеских выстрелах. Когда после недолгой перестрелки вдали, над кораблем, медленно поднялся тяжелый столб дыма, они завопили: «Горит!»