Печальная судьба Поликарпо Куарезмы - [55]

— Папа ушел. Армандо внизу, что-то пишет.

И действительно, он писал — вернее, перелагал «классическим стилем» большую статью под названием «Ранения, причиняемые огнестрельным оружием». «Классический стиль» был его последним по времени творческим достижением. Таким способом доктор Боржес стремился провести различие между собой и молодежью, публикующей в журналах рассказы и романы, интеллектуально отгородиться от них. Он, обладатель университетского диплома, более того, ученый, не мог писать в таком же стиле, как они. Его умственное превосходство “и академические лавры были несовместимы со стилем, словечками, синтаксисом, которые употребляли эти стихоплеты и борзописцы. Так ему пришла в голову идея «классического стиля». Метод был простым: он писал как обычно, используя современные слова и выражения, потом перетасовывал предложения, уснащал их запятыми, заменял «мешать» на «докучать», «вокруг» на «вкруг», «этот» на «сей», «большой» на «великий», ставил повсюду «напротив» и «засим». Получался «классический стиль», вызывавший восхищение его коллег и широкой публики.

Ему очень нравилось слово «взапуски», которое он употреблял то и дело; занося его на бумагу, он воображал, как это выражение придает его слогу силу и блеск, свойственные трудам Паскаля, а его мыслям — превосходную самодостаточность. Ночью он принялся было читать отца Виейру, но на первых же страницах заснул; ему приснилось, что он — «медикус» середины семнадцатого века, что его называют «мастером», что он велит пить побольше воды и пускать кровь, как делал доктор Санградо.[29]

Он почти окончил свое переложение, уже изрядно поднаторев в этом деле, так как с течением времени обзавелся достаточным словарем, и любой такой пересказ совершался у него в голове почти наполовину еще до того, как он брался за перо.

Получив записку от жены, извещавшей о визите Куарезмы, доктор испытал легкую досаду, но так как ему никак не удавалось найти «классическое» соответствие для термина «отверстие», он решил, что будет полезно прерваться. «Дыра» звучала слишком простонародно; слово «отверстие», хоть и затрепанное, все же выглядело достойнее. «Может, попозже что-нибудь придет в голову», — подумал он, поднялся наверх и с веселым видом вошел в столовую — круглолицый, с растрепанными усами. Там крестный с крестницей увлеченно обсуждали вопрос о власти. Ольга говорила:

— Не могу понять, почему вы все говорите о власти, вечно приплетая к ней нечто божественное. Никто больше не управляет во имя Бога. Откуда же это уважение, это почтение, которым стремятся окружить правителей?

Доктор, слышавший все, не преминул возразить:

— Но это совершенно необходимо… Мы прекрасно знаем, что они такие же, как мы, но без этого все развалится.

Куарезма добавил:

— Дело во внутренних и внешних потребностях общества… У муравьев, у пчел…

— Согласна. Но и у муравьев, и у пчел случаются мятежи. Что же, власть у них удерживается убийствами, поборами и насилием?

— Не знаю… А кто знает? Возможно… — уклончиво ответил Куарезма.

Доктор безапелляционно произнес:

— Что нам пчелы? Мы, люди, находимся на вершине зоологической классификации — и станем перенимать правила жизни насекомых?

— Речь не об этом, дорогой доктор. На примерах из их жизни мы убеждаемся во всеобщей распространенности этого явления, в его, так сказать, имманентности, — мягко сказал Куарезма.

Не успел он договорить, как вмешалась Ольга:

— Если бы эта власть приносила людям счастье, тогда ладно. А так — на что она?

— Обязательно принесет, — твердо проговорил Куарезма. — Сейчас вопрос в том, как упрочить ее.

Так они беседовали еще долго. Майор рассказал о визите к Флориано и своем скором вступлении в батальон «Южный Крест». Доктор даже позавидовал тому, как по-свойски обращался с ним Флориано. Подали легкую закуску; поев, Куарезма ушел. Он чувствовал потребность вновь увидеть эти узкие улочки, с глубокими темными лавками, где работники, казалось, были заточены в подземелье. Он тосковал по извилистой улице Оривес, по улице Ассамблеи — с ямами в мостовой, по фешенебельной улице Овидор.

Жизнь шла по-прежнему — люди, толпящиеся на тротуарах, прогуливающиеся девушки, переполненное «Кафе ду Рио». То были прогрессисты, «якобинцы», самоотверженные гвардейцы Республики, непримиримые, для которых умеренность, терпимость, уважение к свободе и жизни других — симптомы преступного монархизма и позорной капитуляции перед заграницей — были равнозначны измене родине. Под «заграницей» понимали прежде всего Португалию, что не помешало появлению «ультраякобинских» газет, в редакциях которых сидели чистокровные португальцы.

Если не считать этой группы воодушевленно жестикулирующих людей, улица Овидор была прежней. Девушки прогуливались туда-сюда. Завязывались романы. Когда в высоком светло-голубом небе, жужжа, пролетала пуля, девушки визжали как кошки, прятались в лавках, немного выжидали и с улыбкой возвращались на улицу; и кровь понемногу возвращала румянец их лицам, бледным от страха.

Куарезма пообедал в ресторане и направился в казарму, которая временно размещалась в старом доме, расселенном по санитарным соображениям, — недалеко от квартала Сидади-Нова. В здании было два этажа, оба разделенные на клетушки размером с корабельную каюту. На втором этаже имелась веранда с деревянными перилами, куда вела лестница, тоже из дерева: плохо сработанная, она шаталась и скрипела при каждом шаге. В первой комнатке второго этажа был устроен штаб, а во внутреннем дворе — бельевые веревки в нем поснимали, но на камнях оставались следы от щелочи и мыльной воды, — теперь обучали новобранцев. Этим занимался отставной сержант, который слегка прихрамывал. В батальоне он получил чин прапорщика и теперь лениво-величественно кричал: «На плечо!»