Пчелиный пастырь - [37]

— Майоль умеет лепить только женщин. Его мужчины — просто скоты.

Это было тонко подмечено. На краю острова, в самой черноте ночи, они присели на камни, скользкие от водорослей, у самой воды, которая мягко покачивала темно-серые тени. И тут Эме Лонги увидел в море весь небосвод. Сотни крошечных звезд сверкали, гасли, загорались вновь. Только потом специалистка Натали объяснила ему, что это был планктон. Долго еще темные гигантские тени — тени мужчины и женщины — нависали над этим текучим небом, в котором плавали звезды. Она была права вдвойне. Это невозможно было нарисовать, ион никогда этого не забудет.

Она гладила ему ладонью бедро без малейшего стыда. Уже в 1938-м Эме Лонги думал, что недолго он будет тянуть лямку в школе. Тогда он завидовал датчанину, который мог свободно отдаваться своему искусству, и ревновал его больше к живописи, чем к Анжелите.

— Ты подала мне мысль, Анжелита, — сказал ей старый мэтр. — Этот ваш памятник, не знаю уж там кому, господин префект, должен быть воздвигнут! И воздвигнут именно на хуторе Рег. Это место священно. Нет ничего прекраснее моря, неба и каменной глыбы памятника. Что ж, если хотите, чтобы это было сделано, скажите вашему генеральному совету, что я предлагаю единственно возможное решение для памятника величайшим героям со времени Фермопил. — Точно рассчитав эффект своей речи, он уронил: — Я сделаю им еще одну голую женщину.

Северянин встал. Он пошатывался. Сверкая глазами, он подошел к Майолю и расцеловал его в обе щеки.

Горилла справедливо заметил, что баньюльские девушки воздели к небу руки уже утром. Ночь упала, как невод, на косяк звезд — прозрачная ночь с абсентовой лессировкой по темному ультрамарину — черный поток, благоухающий ванилью и жасмином.

Сардана вышла из «Первых тактов» подобно тому, как в Перпиньяне в Страстную пятницу выходят на площадь из своих церквей процессии кагуляров, только здесь, в Баньюльсе, фонари сияли радостью, счастьем. Музыканты, выстроившись в ряд, словно мишени в тире, на эстраде, воздвигнутой на площади, настраивали инструменты. Именно тогда прозвучала маленькая флейта-пикколо, и Эме Лонги услыхал ее первый призыв.

Дети еще были полновластными хозяевами городка. По утрам они затевали бесконечные велопробеги между Зеленым и Красным кафе. Изгоняемые сарданой, они пытались танцевать, но мало-помалу их оттесняли юноши и девушки, кружившиеся, взявшись за руки. Среди этой суматохи и замешательства танец сам творил себя, и танцоры старались обрести себя в этих жестах, идущих из глубины времен.

Еще прежде, чем услышать музыку, танцующие сардану, возведенные в сан полубогов, должны услышать то, что поднимается к ним от самой земли, и прежде всего прислушаться к внутреннему зову. Это наступление сарданы — не просто хор труб, но призыв, обращенный к каждому, смутный и обязательный для него, как зарождавшаяся уверенность в чем-то. В тот вечер они обнаруживали какую-то стыдливость, сдержанность, целомудрие, которые прекрасно выражала эта деревенская музыка. Танцующих с каждой минутой становилось все больше. Теперь они танцевали, взявшись за руки, эти люди, привыкшие воспевать горы и море, любовь и ее страдания, рыбака и сирену, пастуха и пряху. Можно было подумать, что они плохо знают, что им делать. Явно чувствовалась необходимость в том, чтобы посвятить их в тайну сарданы, со всеми последствиями, какие предполагает такое посвящение. Но тогда где же Сагольс, душа сарданы?

Он не двигался с места. Это были уже не «Первые такты», не школа. Сардане, хороводу, вышедшему на площадь, уже не прикажешь, иначе это превратится в балет, танец ученых обезьян. Сардана сама себе госпожа, она сама себя разжигает и рождается по своей воле и по воле народа. Сначала она должна быть воплощением скромности, а потом уж она разойдется, разгуляется вовсю. Огонь разгорался медленно. Эме сказал, что он разочарован. Анжелита заметила почти сухо:

— Это потому, что они пока недостаточно внимательны.

Чудо, которое может не произойти, интереснее, чем чудо, в котором ты уверен. Образовался первый хоровод. Ноги танцующих делали одно и то же. Ритм каждого становился спокойнее. Какая-то сила постепенно наполняла водоем воображаемого фонтана, который вычерчивали руки этих мужчин и женщин. Теперь уже Лонги стало стыдно за то, что он усомнился. Анжелита притопывала ногами, точно кошка, следившая за мухой, которую она не может достать; она готова к прыжку, она издает почти неслышные звуки, она охвачена дрожью.

— Я уже не я, — сказала она, вся преобразившись.

Баньюльс полыхал.

Сардану танцуют не парами — ее танцует целая группа, целый квартал, целая деревня рука с рукой. Под платанами остались лишь боги.

Анжелита умчалась. Он был чужой здесь. Он не умел танцевать.

«Santa Espina» говорила о своей вечности:

И прошлое, что вечно с нами,

Из недр земли нам песню шлет,

И Монсерра по-за горами

Ей вторит в свой черед.

Внезапно опустевшее Зеленое кафе превратилось в запыленный вокзал, откуда поезда не отходят. Осталось лишь несколько инвалидов, которые превозмогли свои артриты, чтобы, прижавшись носами к стеклу, увидеть, как пляшет их юность под нескончаемый разговор, который вели между собой первая скрипка и длинная черная теноровая скрипка.