Пчелиный пастырь - [27]

Эме бывает в двух кафе — в Зеленом, выкрашенном в ослепительно белый цвет, и в Красном, которое скрывает, что око красное. В Зеленом (там собираются «правые») можно услышать громоподобные речи такого рода:

— Каталонцы не празднуют Пиренейский договор тысяча шестьсот пятьдесят девятого года[38]! Бог даст, доживем до его трехсотлетия — до тысяча девятьсот пятьдесят девятого — и опять ничего праздновать не будем. А может, тогда и будем. Мы будем праздновать присоединение Франции к Руссильону!

Раздается смех насчет Эме Лонги, но он не чувствует себя задетым. Ведь он вне игры, как в регби, от которого они в восторге, тогда как он предпочитает футбол. Здесь играют в тарок, а также и в трюк — это настоящий трюк, это игра карт и гримас одновременно, это разговор глухонемых, пантомима беглых взглядов, быстрых движений губ, мгновенно высовываемого языка, и все это порой прерывается взрывами хохота, который в конце концов смолкает, а окаменевшая физиономия вновь обретает ангельскую невинность. Сквозь гримасы и фанфаронство каталонцы наблюдают за миром и его прохожими — подозрительные, выжидающие, уязвленные. В особенности за этим «пришельцем из чужих краев» — он хуже, чем gavatche[39], за этим северянином, этим, как говорят, правительственным чиновником, который вдобавок еще служит в Управлении по делам военнопленных, этим бездельником в отпуску (эх, везет же людям!), который в эту минуту тайком срисовывает в блокнот мемориал в честь героических защитников Баньюльса в 1793 году от врагов Свободы… Рядом фонтан. Но помпа у него бездействует. Так вот с помпой принимают здесь Республику или же Свободу на каталонском языке Эме Лонги. Ручка у помпы сломана. До войны ее починили, обмотав железной проволокой. Проволока сохранилась. Только заржавела, вот и все. Когда я окрестил этот фонтан «Свободой», я был еще цел и невредим. Это пристанет ко мне. Теперь я такой же, как он, и ему на меня наплевать!

Баньюльцы видели также, как этот одинокий курортник входил в мэрию. Верно, нужны билеты или талоны. Эти «пришельцы из чужих краев» отбирают у нас и то немногое, что есть… Баньюльцы видят, как он стоит перед Лабораторией Араго[40], смотрит в морскую даль, вдыхает крепкий запах йода, идущий от сланцевых плит, еще теплых от солнца, любуется золотистым мхом, пятнами испещрившим скалы, аплодирует пенной кавалерии, штурмующей Большой остров, на котором вечно агонизирует Раненый воин с Памятника павшим. Жители Баньюльса, которые с 1936 года повидали виды и по ту и по эту сторону гор, полагают, что это странный малый.

Одноногий деревенский сторож трубит в рожок. Его окружают мальчишки, женщины и старики. Так они узнают новости на море, а равно и в области сельскохозяйственных культур.

— Виноградарей предупреждают, что отныне они обязаны хранить виноградные косточки и сдавать их в кооператив, который отправит их в давильню, чтобы выжимать из них масло.

Тем же тоном, без улыбки, он отпускает шуточку:

— А если из-за этого тебя шибко пронесет, дашь знать в мэрию! Уведомление. Ближайшее заседание муниципального совета состоится девятого июня, в двадцать часов, в зале бракосочетаний.

Блеяние рожка, заставляющее вспомнить сирену на туманном Севере.

— Уведомление. Дирекция Лаборатории Араго доводит до вашего сведения, что детям в сопровождении учителей будет разрешено посмотреть на черепаху, пойманную позавчера одним рыбаком; черепаха весит больше двухсот кило… (от себя) как жена первого заместителя.

Рожок веселый, задорный, лукавый.

Искалеченный фонтан поет под платанами.

Каждое утро Эме просыпается рано из-за мусорных ящиков. Это местный Бен Гур[41], обеспечивающий здесь уборку мусора, низкорослый проворный парень с бельмом на глазу — рыбий глаз, дурной глаз, как у типа с катера. Шесть часов. Эме опять засыпает с трудом. Колокольный звон будит его окончательно. Черт бы побрал кюре, этого пророчествующего великана, который мечет громы и молнии против пляжей, морских купаний, сарданы, танцулек, — старого кюре с гор, из Сайагузы, что близ Фон-Роме, — который проклинает все, что связано с морем. Зло поднимается сюда из долин, из вод, а главное — из портов. Священнослужитель из Апокалипсиса! Моряки — язычники. Они поклоняются солнцу. Маршал слишком добр. Надо заключить Конкордат[42], отменить гнусные законы и обязать граждан писать о своем вероисповедании в удостоверении личности. Этот Савонарола на ножах со своим викарием, аббатом Нумой, тот — дитя прудов, после уроков катехизиса ведет мальчишек кататься на своей старой парусной лодке; в лучшем случае — это синкретист, это язычник, переодетый жрец Изиды!

Несмотря на то что установить здесь контакты — дело нелегкое, Эме узнает новости каждый день от горничной, от Вивеса, от торговцев, от почтальона, который никогда не приносит ему никаких писем.

Пятого, когда он возвращается к завтраку (полный пансион — это единственно возможное решение проблемы при карточной системе), Дерьмовая Малакка останавливает его с лицемерным видом.

— За вами приходили жандармы.

Завтрак приличный: фаршированные ракушки, овощное рагу, в котором на этот раз не особенно напоминает о себе кабачок — национальная овощь, пользующаяся теми же правами, что и несносная брюква. Покончив с кофе, Лонги отправляется в жандармерию. Это первый жаркий день. Солнце обрушивается на городок, «al rapatell del sol»