Павел I (гроссмейстер мальтийского ордена) - [16]

ВОКРУГ ПРЕСТОЛА

Война поставила Пруссию на грань катастрофы. Страна потеряла из пяти миллионов человек почти двести тысяч солдат и более трехсот тысяч мирных жителей: горе пришло в каждый дом. Осыпались на корню неубранные хлеба, рушились в пламени пожаров города и села, нечем и некому становилось торговать... В армию призывали четырнадцатилетних мальчишек. Русская армия одерживала над войском Фридриха II победу за победой: Гросс-Егерсдорф (1757), Цорндорф (1758), Кунерсдорф (1759).

«Все пропало. Тех сорока восьми тысяч солдат, которые у меня были сегодня утром, больше нет: осталось в лучшем случае три тысячи... И они бегут... Мои возможности полностью исчерпаны. У меня более ничего нет... Солдат винить не могу, они были на ногах третий день подряд, пошли в бой сразу после девяти часов похода. Русские возьмут теперь Берлин. Нет, я не переживу этого. Я покончу с собой... Прощай, прощай навек!»,

 – писал Фридрих II после боя при деревне Кунерсдорф в Берлин своему министру графу Финкенштейну. Командовал кунерсдорфской операцией граф Румянцев, герой боя при Гросс-Егерсдорфе, по поручению главнокомандующего русской армией, генерал-аншефа графа Петра Семеновича Салтыкова.

А 27 сентября 1760 года генералами Чернышевым и Тотлебеном была принята капитуляция Берлина.

Петр не находил себе места: его герой, его учитель, его кумир проигрывал сражение за сражением.

– Проклятая Россия! – в сердцах восклицал он. – Затащили меня в нее, и я сам себе здесь кажусь арестантом; а мог бы быть королем цивилизованного народа...

Однако в последнее время он реже стал вспоминать о том давнем приглашении на шведский престол. В самом деле: если бы он стал российским императором, – а такая перспектива с каждым днем становилась все более реальной! – он бы смог от имени России заключить с Фридрихом II великодушный мир, армии бы примирились и война бы кончилась... В каком блеске он предстал бы перед своим кумиром!

Тем временем Фридрих II отправил ему тайное послание: за двести тысяч рублей прусский король просил русского наследника престола убедить свою тетушку-императрицу заключить с Пруссией сепаратный мир.

Мысли о мире с Пруссией Петр не особенно скрывал. Более того, носил на пальце перстень с портретом Фридриха II...23*Павел Петрович, гораздо позже, узнав об этом, заметил, что эзотерическая школа пифагорейцев предписывала «в перстне изображений не носить», т.е. не выставлять напоказ своего отношения к богам.*

Елисавета

«с трепетом смотрела на смертный час и на то, что после ея происходить может».

Наилучшим вариантом, по отзывам современников, она считала тот, когда права на престол переходили к малолетнему Павлу Петровичу, а Екатерина становилась бы при нем регентшей. Но тогда возникает вопрос: почему же это решение так и не осуществилось? Кто помешал Елисавете подписать нужные бумаги?

Князь Петр догадывался, что императрица хочет отстранить его от власти. И потому в ходе очередной попойки он мог заявить, что сбросит царицу с престола с помощью «своего полка». Но на следующий день лишь боязливо оглядывался: многие ли слышали вчерашний бред? Каждую ночь императрица лишь незадолго до отхождения ко сну назначала покои, каждый раз новые, в которых почивать будет, да еще приказывала менять замки в них: она была убеждена, что ее хотят убить. Еженедельно она раскрывала заговоры против себя: большая часть их была плодом ее больного воображения.

Никогда еще при российском дворе не плели столько грязных интриг.

Придя к власти, Елизавета свергла с престола Иоанна VI Антоновича. Еще грудным ребенком он был российским императором (при правительнице Анне Леопольдовне) – и в том состояла вся его вина. После переворота 25 ноября 1741 года, приведшего к власти Елисавету Петровну, он всю свою последующую жизнь пребывал в заточении. Условия его содержания были такими же, как у таинственной французской «Железной маски». Юноша был полностью изолирован от мира.

«Кроткия Елисавет» настрого наказала, чтобы этого ее пленника «видеть никто не мог, також арестанта из казармы не выпускать; когда ж для убирания в казарме всякой нечистоты кто впущен будет, тогда арестанту быть за ширмами... никому не сказывать, каков арестант, стар или молод, русский или иностранец... В котором месте арестант содержится и далеко ль от Петербурга или от Москвы, арестанту не сказывать».

Петр и Александр Шуваловы (Иван имел особое мнение) продумывали возможность повторной коронации несчастного Ивана Антоновича. Из Холмогор (где он с 1744 года содержался вместе со всем «Брауншвейгским семейством», т.е. отцом Антоном-Ульрихом, братьями и сестрами) Ивана привезли в Шлиссельбургскую крепость. В один из дней в строжайшей тайне его доставили в Зимний дворец: императрица захотела посмотреть на возможного кандидата в самодержцы всея Руси. Прячась за ширмой, она глядела на бледного, чахоточного вида юношу, почти шестнадцать лет не видевшего ничего, кроме тюремных стен, среди которых он был заживо похоронен... Он казался дурачком, и по мнению Елизаветы не мог быть соперником ни младенцу Павлу, ни даже спивавшемуся Петру...