Паутина судьбы - [6]

– Нет уж, детка, обойдись как-нибудь без меня, – отказался усталый Морхинин, представляя реакцию ее родителей по поводу такого альянса. – И вообще мне бы не желалось наблюдать из-за тебя небо в квадратах.

– Ну почему, дядь Валь? Мне скоро шестнадцать. Опять придется дворника звать, – захныкала Матя. – Вы красивый и чистенький, а от него пахнет…

Глаза Мати были круглы и глупы, как у нерпы. Морхинин удалился от нее с поспешностью морально безупречного гражданина.

Ее отец, журналист-международник по фамилии Крульков, был крепыш маленького роста, ходивший по вечерам играть в теннис, заканчивающийся потом бутылкой водки пополам с партнером. Как раз таким «теннисным» вечером Морхинин и столкнулся с Крульковым на улице. Погода портилась, под порывами ветра летели крупные капли дождя, и журналист выглядел немного хмурым. Тем более что он проиграл своему сопернику все сеты подчистую.

– А, хэлло, Валерьяша, – оживился он, увидев Морхинина. На его энергичной физиономии возникла мимическая фигура удивления. – Ей-богу, не ожидал. То есть, я хочу сказать, не ожидал от твоего романа такого впечатления. Ну, думаю, подсунул певчий какую-нибудь графоманскую муть. Начал читать и, знаешь ли, зачитался. Все есть. Слог, язык кинематографический. Проглотил с удовольствием. Надо позвонить в издательство «Передовая молодежь» одному типу. Фамилия его Дунаев. Вообще-то он скот и просто так ни для кого делать ничего не будет. Но я попрошу тебя принять. Держи его телефон.

Морхинин несколько раз звонил Дунаеву безрезультатно. Правда, тот ободряюще сказал, что если уж Крульков хвалит, то, наверно, роман чего-то да стоит. Но сам он, Дунаев, занят по горло и не имеет ни секунды свободного времени.

– Впрочем, стремитесь к своей цели, – закончил последний телефонный разговор Дунаев. – Раз вы талантливы, не хочу вам помогать. У меня такой принцип.

– Талантливым нужно помогать, бездари пробьются сами, – изрек затасканную банальность кто-то рядом с Дунаевым.

На том конце провода вспыхнуло яркое матерное ругательство, и Морхинин понял, что здесь надежды оказались напрасными.

Теперь же, после разговора у приветливого Ковалева, с его запиской в кармане, Морхинин явился в Гнездниковский переулок.

В первой же комнате его встретил молодой человек приятной наружности. У него была живописная шевелюра в сочетании с большими пышными усами. От этого молодой человек казался загримированным опереточным казаком, только одетым в свитер и джинсы.

– Микола Лямченко, – прочитав записку Ковалева, тенорком представился молодец с усами. – Сейчас передадим вашу рукопись Федору Симигуру.

Они вошли в следующую комнату, где проводился, по-видимому, литературный семинар. Несколько унылых юношей и девушек сидели перед столом, за которым курил трубку желтовато-смуглый человек восточного типа.

Лямченко подошел к столу и сказал:

– Хведя, вот Иван Фелидорович прислав хлопца з романом. Прочти. И безпрецедентно изъяви свое мнение.

Восточный человек взял папку Морхинина, взвесил в руке, положил на стол перед собой. Потом пристально посмотрел на автора:

– Кирпичи производите? Не одобряю. Поначалу следует тонкие лаваши испекать, почти прозрачные. Чтобы качество угадывалось на просвет. Через неделю получите ответ. Мрачный и беспощадный. Так вот я и говорю, Данте… – Симигур перевел черные выпуклые глаза на унылых слушателей.

Похожий на опереточного казака молодец с большими усами намекающе улыбнулся Морхинину:

– Приходите через неделю в это же время. Вместо водки принесите две бутылки портвейна. Хведор больше портвейн уважает. До свиданки, дорогой гость нашей молодежной организации, хотя вы похожи больше на дядьку, чем на парубка, гы-и…

Погода менялась, то становясь почти зимней, то затяжными дождями возвращаясь к слякотной осени. Морхинин с нетерпением дожидался, когда пролетит неделя. Он пел на церковных службах. При перерывах в церковном священнодействии Валерьян иногда улыбался, даже запускал легонькие комплименты высокой стройной девушке Юле с короткой стрижкой и превосходным сопрано.

Через неделю после знакомства с Ковалевым, Лямченко и Симигуром, купив две бутылки «Таврического» портвейна, он прибыл в Гнездниковский переулок. Лямченко и смуглокожий Симигур его ждали. Симигур загадочно потирал руки. Папка с морхининским романом была при нем.

– Гы-и… хороший человек, – ласково посматривая на Морхинина, достающего бутылки, изрек Микола.

Когда выпили по стакану, Симигур встретил томным восточным взглядом глаза Морхинина, жаждущие оценки.

– Удивлен, – произнес он. – Проза пестрая, насыщенная массой всяческих дряхлоазиатских сведений и этакой драчливой возни: мечи, стрелы, саадаки, иноходцы-текинцы, барабаны-наккары на слонах, шум, гам, тарарам… Это прямо-таки слышно. А видно – голубоватые холмы монгольских степей и скрипучие повозки, волокущие белые юрты, а еще сторожевые башни и стремительные конные караулы, рассыпающие в ночной тьме искры смоляных факелов… Краснощекие монголки с косами до пяток и нежные китаяночки, пахнущие жасмином, и этот хитрый, умный, отважный католический монах… Скажу прямо: роман изрядный. Автору ужасно интересно было его писать, а потому и читателю интересно его читать. Разливай пойло, Миколка. А через три дня, Валерьян, попремся к одному троглодиту пробивать издание. Может быть, выгорит.