Паутина Старого города - [9]

Девочка открыла кран с теплой водой. Душ сломался, а Таисия никак не купит новый. Придется лезть в ванну.

— Я камень, — с тяжелым вздохом тихо произнесла Динка. — Я падаю вниз.

Девочка собрала волосы, скрутила туго и заколола на затылке заколкой–крабиком. Заткнула водосток пробкой и перевела еще одну строчку из песни, которая даже вдали от радио продолжала звучать у нее в голове:

— Я не чувствую боли.

Стянула с себя майку и шорты. Жуть, грязища какая. И Руи позволил ей в такой одежде сесть в его машину? Бедное сиденье. Бросила одежду в корзину для стирки, и перевела следующую строку:

— Я превращаюсь в камень прямо сейчас.

Забралась в ванну.

— Прямо сейчас.

Села в теплую воду.

— Прямо сейчас.

Обняв колени, вздохнула.

— Классная все–таки песня, — безжизненным голосом сказала девочка своему отражению в воде и добавила: — Хочу превратиться в камень. Прямо сейчас.

Было невыносимо ощущать себя такой беспомощной. Единственный родной человек того и гляди навсегда исчезнет из ее жизни. Уже два года в коме. В любой момент его долгий сон может закончиться. Вот только пробуждения не будет. Что, если свой последний вздох он делает в эту самую минуту? А она даже не знает. И ничего не может сделать. Ничегошеньки. И правда — лучше быть камнем и ничего не чувствовать. Совсем–совсем ничего не чувствовать.

В Зоне Апокалипсиса частым явлением была хараминская кома. Человек внезапно впадал в глубокий сон — и начинал слабеть. Чах на глазах. Продлиться это состояние могло месяц, а могло и несколько лет, но рано или поздно наступала смерть мозга. Никаких причин для комы не было. Ни серьезных заболеваний, ни травм. Объяснить происходящее медицина не могла.

Объяснений не было, но в народе бытовало мнение, что души коматозников уходят в Старый Город. Возвращаются домой. Ведь эта кома не случайно называлась хараминской — в таинственный глубокий сон впадали только те, кто находился в Старом Городе в День Апокалипсиса.

Динка читала, что по статистике в Хараминске проживало триста восемьдесят тысяч жителей. В «день цветных воронок» погибло или пропало без вести пятьдесят тысяч. Около двух сотен вернулось в течение года, но все вернувшиеся были мутантами, а среди коматозников не было ни одного мутанта. По самым приблизительным подсчетам получалось, что бывших жителей Хараминска — не измененных чужими мирами — было никак не меньше трехсот тысяч.

Триста тысяч человек. Целый город. Иногда Динка спрашивала себя, неужели рано или поздно все эти люди впадут в кому?

Уснут, чтобы во сне вернуться домой.

Впрочем, иногда они возвращались не только туда, но и оттуда. Один из тридцати коматозников пробуждался ото сна. Этот один из тридцати давал надежду всем остальным.

Перед тем как заснуть в эту ночь, Динка вспомнила Руи. Те люди, возле желтого микроавтобуса, они ведь были с ним. Так как же он оказался в мире, пахнущем серой, один? Он, конечно, не ее ангел–хранитель, и вообще никакой не ангел, но все–таки интересно… Что он там делал?

* * *

Утром Динка столкнулась на кухне с Таисией. Увидела мачеху и застыла на пороге. Проснувшись, она нарочно не торопилась вскакивать с постели. Хотела убедиться, что мачеха уже ушла на работу. На часах было больше восьми, а в квартире стояла тишина. Вот Динка и решила, что Таисии нет дома.

Удивление при виде мачехи, пьющей кофе за кухонным столом, было неприятным. Разве она не должна была уйти еще час назад? У нее же рабочий день в восемь утра начинается!

— Чего рожи корчишь? — спокойно спросила Таисия, заметив Динку в дверях. — Мне сегодня позже на работу.

Динка молча развернулась на сто восемьдесят градусов, намереваясь вернуться к себе в комнату и подождать, пока кухня освободится.

— А ну–ка стой.

Девочка поморщилась и недовольно повернулась.

— Сегодня из дома ни ногой, — велела Таисия. — Хватит, вчера нагулялась.

— Я хотела папу навестить, — упрямо нахмурилась Динка.

— Папу? — зачем–то переспросила Таисия. — Папу навести, конечно. И сразу домой. Ясно?

Динка удивленно моргнула. Мачеха вела себя странно — спокойная какая–то и, кажется, не злится. Динке это не понравилось, но хоть не орет, и на том спасибо.

— Ладно.

Таисия подошла к мойке, сполоснула чашку и поставила на сушилку. Проходя мимо Динки, обронила:

— Если вернусь, а тебя нет дома, запрещу навещать отца, поняла?

Спустя две минуты в коридоре хлопнула дверь — мачеха ушла, — а Динка продолжала стоять, будто приклеенная к месту.

Угроза Таисии все еще звучала в ее ушах. Запретит навещать отца? Как она это сделает, интересно?

Запугивает, решила Динка. У мачехи и возможности–то нет — проконтролировать, чтобы Динка не ходила в больницу к папе. Не посадит же она ее в клетку?

Но все–таки, пожалуй, в ближайшие дни лучше вести себя тихо. И уж конечно, никаких поездок в Старый Город. В конце концов… откуда Динке знать, на что способны взрослые?

Динка спокойно позавтракала и выпила сока. Посидела на кухне в тишине, пока стакан не опустел. Быть одной дома ей нравилось. Никто не кричит, нет нужды прятаться в своей комнате — раздолье. Собственно говоря, в последние два года, Динка чувствовала себя в этой квартире как дома, только когда оставалась одна.