Паутина - [107]

Лимузин въехал в старый город. Маркос держался в трех или четырех машинах позади, меняя полосу каждые две-три минуты, действуя, как настоящий профессионал.

— Я научился этому из американского кино, — объяснил он. — Как считаешь, куда она едет?

— Не думаю, что ей приспичило посетить ночной клуб. Маркос проехал мимо лимузина, когда тот затормозил у крыльца старого отеля, похожего на свадебный пирог. Завернув за угол, мы остановились. Я вернулся назад, прошел мимо лимузина и поднялся на крыльцо. В огромном вестибюле с мраморным полом я увидел Дэвис и высокого мужчину с прической ежиком, одетого в серый шелк. Они прошли через большую ореховую дверь, обрамленную искусственными пальмами в кадках.

Внутри находился большой зал. Половину его занимали туристы, устроившиеся за столиками с напитками; на другой половине теснились пары, танцующие под резкий дансон, который наяривал оркестр из двенадцати музыкантов. Канделябры под золоченым потолком полыхали, точно перевернутые рождественские елки. Зеркала на стенах удваивали и вновь удваивали огни, танцоров и шумную толпу. Я сел в конце длинной стойки возле оравы гогочущих американских дельцов, отмечающих шампанским и устрицами заключение контрактов. Отсюда мне было хорошо видно, как мужчина с ежиком представляет детектива Дэвис полному плосколицему типу за столиком позади перил, огораживающих возвышение в дальней стороне зала. Плосколицый поднял трубку старомодного телефона и заговорил в нее под взглядами Дэвис и ее спутника. Он объяснялся по телефону минут десять. Затем еще минут двадцать беседовал с Дэвис. Худой и прямой как палка старик в красной рубахе и мягкой черной фетровой шляпе присоединился к оркестру и спел три песни на испанском так чисто и выразительно, как я никогда не слышал. Я выпил два бокала очень холодного пива и мужественно отразил заигрывания одной из американских леди.

Наконец Дэвис и ее спутник обменялись рукопожатиями с плосколицым и удалились. Я допил пиво, пробрался между столиков, взошел по широким плоским ступеням и произнес:

— Сеньор Иснага, я полагаю?

— Вообще-то мои клиенты обычно заранее договариваются о встрече, — ответил Ибрагим Иснага. — Но из уважения к британской полиции сделаю исключение.

Иснага был лишенным обаяния неискренним мужчиной шестидесяти с небольшим лет, искателем приключений, без пяти минут дельцом, которого ослепила жадность. Он не видел, насколько сам себя переоценивает. Он культивировал старомодный дендизм: белые французские манжеты розовой рубашки, тщательно сложенный платок в нагрудном кармане льняного пиджака. Редеющие черные волосы (разумеется, крашеные) были прилизаны на черепе и курчавились у ворота. Будь он персонажем кинофильма, его сыграл бы Сидни Гринстрит. На хрустящей белой скатерти среди нелепо смотревшихся старомодных телефонов с дисками и витыми шнурами лежал ноутбук. Телохранитель, весьма крупный и учтивый джентльмен с матовой кожей и вьющимися маслянистыми волосами, тщательно обыскал меня в туалете, препроводил обратно к своему шефу, налил мне крохотную чашечку кофе из серебряного кофейника и устроился за соседним столиком у колонны.

— Я не совсем клиент, — заверил я Иснагу.

— И на официальное лицо вы не очень похожи.

Я показал Иснаге свое служебное удостоверение, тот его тщательно изучил и, возвращая, заметил, что это уже второе, которое он видит в течение последнего часа. Потом сложил руки на животе и улыбнулся мне со словами:

— Итак, что вам угодно? Скажите, что это не угрожает моему бизнесу, и я с удовольствием вас выслушаю.

Я положил на белую скатерть фотографию и сказал:

— Я здесь, чтобы найти человека, причастного к двум убийствам. Вот фото. Мне сообщили, что вы представляете интересы этого человека.

Иснага отвернулся от меня, сосредоточившись на певце и оркестре в дальнем конце длинного зала.

— Я ничего не знаю об этом деле. Оно произошло в другой стране.

— Дайте мне час, и я расскажу вам всю историю.

— Скверное дело. У меня нет свободного часа.

— Потому что вы не хотите этому верить? Это было бы серьезной ошибкой.

— Мне плевать на то, что случилось на каком-то маленьком дождливом острове по ту сторону лужи, если вам угодна горькая правда.

— Откровенно говоря, меня не интересует товар, который собирается продать Барри Дин — делайте с ним что угодно, и желаю удачи, она вам пригодится. Но я хочу вернуть Барри Дина.

— Правда? И как вы собираетесь это сделать?

— Я поговорю с ним и добьюсь, чтоб он трезво оценил ситуацию. Между тем прошу вас пока не заключать никаких сделок, господин Иснага. Не хочу, чтобы Барри Дин внезапно разбогател. Тогда его будет еще труднее найти.

Песня закончилась. Иснага поднял ладони и мягко похлопал, внеся вклад в шумные аплодисменты, поднявшиеся от людных столиков к люстрам и золоченому потолку. Старик низко поклонился и махнул рукой, предлагая оркестру продолжить выступление.

Иснага с одобрением проговорил:

— Он очень хорош. Один из последних артистов старой школы. Вы поняли смысл песни?

— Я не очень хорошо знаю испанский.

— Конечно. Вы чужой в этой стране.

— А вы здесь сколько? Пять лет?

— Он пел о своей утраченной любви: Perdito tu amor, no podre ser feliz jamas. Твоя любовь ушла, и мне не быть счастливым.