Паутина и скала - [49]
Все это время девочка покорно стояла возле кресла, в котором сидела ее мать, улыбалась нежной, бессмысленной улыбкой и не выказывала никаких эмоций.
— И тут, — продолжала миссис Лэмпли, — я услышала ее. Пока разговаривала с Лэмпли, услышала, как она осторожно открыла дверь и крадучись поднимается по лестнице. Я ничего не говорила — подождала, пока не услышала, как она прошла на цыпочках мимо двери — а потом открыла дверь и окликнула ее. «Грейс, — спрашиваю, — где была?». И она, — сказала миссис Лэмпли чистосердечным тоном, — рассказала мне. Врать она никогда не пыталась. Ручаюсь, ни разу мне не солгала. Понимает, небось, — зловеще добавила она, — что я сверну ей за это шею.
А девочка послушно стояла, все время улыбаясь.
— Так вот, — продолжала миссис Лэмпли, — она рассказала мне, где была и с кем. Ну, я подумала, что сойду с ума! — неторопливо произнесла женщина. — Взяла ее за руки и гляжу ей в лицо. «Грейс, — говорю, — смотри мне в глаза и отвечай правду. — Эти двое сделали с тобой что-нибудь?». — «Нет», — говорит она. — «Ну-ка, пошли со мной, — говорю, — я узнаю, правду ли ты говоришь, даже если придется убить тебя, чтобы добиться правды».
С минуту это громадное создание сидело молча, угрюмо глядя в пространство, девочка стояла рядом с ней и нежно, невозмутимо, чувственно улыбалась.
— В общем, — неторопливо заговорила миссис Лэмпли, продолжая глядеть в пространство, — спустилась я с ней в подвал и, — в голосе ее появился оттенок легкого сожаления, — наверное, не стоило этого делать, но я так беспокоилась, так беспокоилась, сдержанно воскликнула она, — мы ее столько воспитывали, столько сил приложили, чтобы она не пошла по кривой дорожке — я, наверное, тогда потеряла разум… нагнулась, оторвала от старого ящика болтавшуюся доску, — медленно проговорила она, — и принялась ее бить! Била, — громко воскликнула она, — покуда кровь не проступила сквозь платье и не потекла на пол… Покуда она могла стоять на ногах, — воскликнула миссис Лэмпли с ноткой какой-то странной материнской добродетельности. — Била ее, пока она не встала на колени и не взмолилась о пощаде — вот так, — сказала миссис Лэмпли с гордостью. — А вы знаете, Грейс не плачет почем зря — так вот, можете представить, до чего сильно я ее била, — произнесла миссис Лэмпли с глубоким удовлетворением.
Все это время девочка стояла покорно с нежной, бессмысленной улыбкой, миссис Лэмпли вскоре издала мощный вздох материнского страдания и, медленно покачивая головой, заговорила:
— Но, Господи! Господи! Они — забота и беспокойство для тебя с самого рождения! Из кожи вон лезешь, чтобы воспитать их, как надо — и все равно не можешь предвидеть, что с ними может случиться. Глаз не спускаешь с них день и ночь — а потом первый же встречный ублюдок может увезти их и обесчестить, едва ты отвернешься.
Она снова тяжело вздохнула, покачивая головой. И в этой нелепой, жутко-комичной демонстрации материнской любви и заботливости, в бессмысленной, нежной улыбке на широком, пустом лице девочки поистине было что-то трогательное, ужасно печальное, неописуемое.
Всякий раз, когда Джордж думал об этой неистовой, потрясающей семье, перед глазами у него вставал мистер Лэмпли, главную тайну которого представляла молчаливость. Он ни с кем не разговаривал больше, чем того требовала голая деловая необходимость; когда задавал вопрос или отвечал, речь его бывала предельно сжатой, отрывистой, и его суровые, сверкающие глаза, устремленные твердо, как пистолет, на лицо собеседника, отбивали напрочь всякое желание более продолжительного разговора. Однако голос его никогда не бывал грубым, угрожающим или ворчливым. То был негромкий, твердый, бесстрастный голос, спокойный, уверенный, как его суровые, блестящие глаза, но в тоне и тембре его не звучало ничего неприятного; он был таким же, как все в этом человеке, за исключением блестящих, немигающих глаз — суровым, скрытным, сдержанным. Этот человек просто устремлял на собеседника неистовые, злобные маленькие глаза и говорил предельно кратко, лаконично.
— Черт возьми! — сказал один мужчина о мистере Лэмпли. — Да ему незачем говорить! Глаза сами говорят все за него!
И это было правдой.
Если не считать этого голого костяка речи, Джордж слышал, чтобы мистер Лэмпли говорил, всего один раз. Мясник приехал за причитавшимися ему деньгами. В городе было уже известно, что сына мистера Лэмпли, Бакстера, обвинили в краже денег у своего работодателя, и — как гласили ненадежные, передаваемые шепотком слухи — Бакстер вынужден был уехать из города. Тетя Мэй, подстрекаемая врожденным любопытством и присущим всем людям желанием услышать подтверждение своих худших подозрений из уст тех, кого они больше всего задевают, обратилась к мяснику с той деланной, неуклюжей небрежностью тона, к которой люди прибегают в подобных случаях.
