Паутина и скала - [29]

«Да, конечно, здесь, не волнуйтесь, — отвечает Боб. — Сейчас подойдет. Вы его увидите, а если нет, — тут он вдруг рассмеялся, — а если нет, говорит, то, клянусь Богом, унюхаете!».

Вот так и заявил, понимаешь, не церемонясь, и, конечно, всем пришлось рассмеяться… Но, детка, детка. — Она с сильным отвращением покачала головой. — Какой ужасный! — О! До чего ужасный, ужасный запах! Бедняга! Думаю, он ничего не мог поделать! Но от него все время так несло… А он был совершенно чистым! — с ударением выкрикнула тетя Мэй. — Ранс всегда содержал себя в чистоте не меньше кого угодно. И жизнь вел чистую, добродетельную. Ни разу не выпил ни капли виски, — убедительным тоном сказала она. — Ни разу в жизни — ни он, ни отец. О, отец, отец! — воскликнула тетя Мэй с гордостью. — Он близко никого бы не подпустил к себе с запахом спиртного! И вот что тебе скажу! — торжественно произнесла она. — Знай он, что твой папа пьет, так ни за что не позволил бы твоей матери выйти за него замуж! Даже на порог бы к себе не пустил — счел бы позором, что кто-то из членов его семьи якшается с пьющим! — гордо сказала тетя Мэй. — И Ранс был таким же — даже вида виски не выносил — но, ох! — вздохнула она, — этот ужасный, ужасный запах — застарелый, зловонный, от всего тела, который ничто не могло изгнать — ужас, ужас, — прошептала тетя Мэй. Потом с минуту молча шила. — И конечно, — заговорила снова, — так вот о нем и говорили… так прозвали…

— Как, тетя Мэй?

— Да ведь, — произнесла она и умолкла снова, покачивая головой с сильным осуждением, — подумать только! Подумать только, до того не иметь понятий ни о приличии, ни об уважении, чтобы так прозвать человека! Хотя, с другой стороны, чего хотеть от солдат? По-моему, это очень грубый народ, невоздержанный на язык, вот они и дали ему это прозвище.

— Какое?

Тетя Мэй с серьезным выражением лица поглядела на мальчика, потом рассмеялась.

— Вонючий Иисус, — стыдливо ответила она. И негромко процедила: — Бррр! «Не могут они такого говорить!» — воскликнула я, но это оказалось правдой. Подумать только!.. И, конечно, бедняга знал это, говорил: «Я готов сделать, что угодно, лишь бы от него избавиться. Видимо, Господь возложил на меня этот крест…» Но он не проходил — этот застарелый… зловонный… запах! Ужас, ужас! — прошептала она, опустив взгляд на иголку. — И пот еще что! Ране, когда вернулся, сказал всем нам, что Судный день уже наступил! Что аппоматтокский суд ознаменовал пришествие Господа и Армагеддона — и всем надо ждать больших перемен! Да! Я помню тряпичную карту, свернутую в комок, которую он носил на шнурке вокруг шеи. И знаешь, там доказывалось цифрами и фактами из Библии, что конец света должен наступить в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году… И вот он шел по дороге, вместе со всеми, с этой штукой на шее, в тот день, когда они все вернулись с войны.

С минуту тетя Мэй молча шила, а потом, покачав головой, печально сказала:

— Бедняга Ранс! Но я скажу тебе вот что! Он бесспорно был хорошим человеком.

Ранс был самым младшим из детей старого Билла Джойнера. Лафайет, дедушка Джорджа Уэббера, появился на свет двенадцатью годами раньше его. У них было два средних брата — Джон, погибший в битве под Шайло, и Сэм. Сведения о детстве Ранса, сохранившиеся в рассказах, в слухах — другого способа сохранять их эти люди не знали, — были скудными, но, видимо, совершенно точными.

— Ну вот, теперь я расскажу тебе, как все это было, — сказала тетя Мэй. — Братья дразнили его, насмешничали над ним. Ясное дело, он был простодушным и, пожалуй, верил всему, что они говорили. Ну да, конечно! Отец же рассказывал мне, как они говорили ему, будто Марта Александер влюбилась в него, и заставили поверить. А Марта, скажу тебе, была первой красавицей на всю округу, могла выбрать любого, кто ей понравится! Так они стали писать ему дурацкие любовные письма от ее имени, назначали свидания, где попало — на Индейском кургане, в лощине, у какого-нибудь старого пня или дерева — о! в любых местах! — выкрикнула тетя Мэй, — просто, чтобы посмотреть, хватит ли у него дурости пойти туда! Она не появлялась, и они писали другое письмо, где говорилось, будто отец Марты что-то заподозрил и глаз с нее не спускает! Да еще сказали, будто Марта говорила, что он будет нравиться ей больше, если отрастит бороду! И что у них есть особое снадобье, от которого борода растет быстрее, если им мыть лицо. Уговорили его умываться водой с индиго, которым красят шерсть, и он неделями расхаживал с синим, как у обезьяны, лицом!

А однажды после церковной службы он потихоньку подошел к Марте сзади и прошептал на ухо: «Я приду. Когда будешь готова, проведи три раза лампой перед окном, потом незаметно выходи, я буду ждать!». Напугал бедную девушку чуть ли не до полусмерти. «Ой! — вскрикнула она и завопила, чтобы братья забрали его. — Ой! Заберите его! Уведите!». Решила, что он умом тронулся. И тут, конечно, все раскрылось. Братьям пришлось признаться, что они его разыгрывали. — Тетя Мэй, слегка покачивая головой, грустно, чуть расстроено улыбнулась при воспоминаниях об этих давних событиях.