Паутина и скала - [30]

— Но я вот что хочу сказать тебе, — заговорила она через минуту серьезным тоном, — пусть болтают о твоем двоюродном дедушке Рансе что угодно, но человеком он был всегда прямым и честным. Сердце у него было доброе, — негромко сказала она, и в этих словах прозвучало одобрение. — Он всегда готов был помочь людям, чем только мог. И не ждал, чтобы его попросили о помощи! Рассказывали, что он, можно сказать, тащил на спине Дейва Ингрема, когда они отступали от Антьетама, не бросил лежать, чтобы его не взяли в плен! Само собой, Ране был сильный, силен, как мул! — воскликнула она. — Мог вынести что угодно. Говорили, был способен шагать целый день, а потом не спать всю ночь, ходить за больными, помогать раненым.

Тетя Мэй сделала паузу и покачала головой.

— Ранс, небось, навидался ужасов, — заговорила снова она. — Видимо, находился рядом со многими беднягами, когда те испускали дух, — остальные вынуждены были признать это по возвращении! Несмотря на все насмешки, им пришлось отдать ему должное! Джим Александер, знаешь, подтвердил это, сказал: «Да, Ранс проповедовал пришествие Господа и лучшую жизнь на земле, а мы, что греха таить, иногда смеялись над ним — но вот что я нам скажу: слова у него никогда не расходились с делом. Будь у всех такое доброе сердце, как у него, эта лучшая жизнь уже бы настала!»

С минуту тетя Мэй молча шила, продевая иглу пальцем с наперстком и сильным движением руки протягивая нитку.

— Вот что, детка, скажу я тебе, — негромко заговорила она. — На свете немало людей, которые считают себя очень умными, только они многого не знают. Думаю, на земле много людей поумнее Ранса — они бы, небось, сочли его глуповатым, только вот что я тебе скажу! Не всегда самые умные знают больше всех — а вот я могу сказать кое-что такое, о чем знаю! — прошептала тетя Мэй таинственным тоном и вновь принялась покачивать толовой, зловеще нахмурясь. — Детка! Детка!., не знаю, как бы ты это назвал… какое объяснение дал бы этому… но ведь это, если подумать, очень странно, разве не так?

— Что странно? О чем вы, тетя Мэй? — возбужденно спросил мальчик.

Она повернулась и поглядела на него в упор. Затем прошептала:

— Он — являлся!.. Своими глазами видела это однажды!.. Всю жизнь являлся! — продолжала она шептать. — Я знаю с десяток людей, которые это видели, — добавила она уже спокойно. И какое-то время молча шила.

— Так вот, — заговорила вскоре тетя Мэй, — впервые он явился еще мальчишкой, лет, наверное, восьми-девяти. Отец рассказывал эту историю много раз, и мать тоже знала об этом. Случилось это в тот самый год, когда они поженились, совершенно точно, — торжествующе объявила она. — Словом, мать с отцом пока еще жили в Зибулоне, и старый Билл Джойнер тоже был там. Еще не переехал в город. Перебрался в Либия-хилл он через несколько лет после того случая, а отец последовал за ним, когда уже кончилась война… В общем, — продолжала тетя Мэй, — Билл, как я уже сказала, жил в Зибулоне, и рассказывают, что произошло это в воскресное утро. После завтрака семья отправилась в церковь — пошли все, кроме старого Билла, видимо, у него были какие-то дела, или он решил, что ему можно остаться дома, раз все остальные пошли… Словом, — улыбнулась она, — Билл в церковь не пошел, но видел, как пошли остальные! Видел! — выкрикнула тетя Мэй. — Стоял в дверях и смотрел, как они идут по дороге — отец, Сэм, мать и твой двоюродный дедушка Ранс. А когда скрылись — думаю, прошло еще какое-то время — Билл пошел на кухню. И видит там, что крышка ящика с шерстью открыта. Само собой, отец был шляпным мастером и хранил шерсть для изготовления фетра на кухне, в этом большом ящике. Взрослый человек мог бы вытянуться там почти во весь рост, и конечно, лучшей постели и желать было нельзя. Я знаю, что когда отец хотел после обеда вздремнуть или обдумать что-то в одиночестве, то шел и растягивался на этой шерсти.

«Надо же, — думает Билл, — чьих это может быть рук дело? Фейт сказал всем — он так называл моего отца, Лафайета — Фейт сказал всем, чтобы ящик не открывали». И подходит к ящику, значит, чтобы положить крышку на место — а он там! — громко выкрикнула тетя Мэй. — Там он, представь себе, растянулся на шерсти и спит крепким сном — ну как же, Ранс, конечно! Ранс!..

«Ага! — думает Билл, — попался ты мне. Значит, улизнул от других, когда думал, что я не увижу, и пробрался сюда прикорнуть, когда ему полагается быть в церкви!». Так думал Билл, понимаешь. «Ну если он думает, что меня можно так провести, то здорово ошибается. Ну, посмотрим, думает Билл. Подождем, посмотрим. Будить его пока что не буду, уйду, пусть себе дрыхнет — но когда остальные вернутся из церкви, я спрошу его, где он был. И если скажет правду — если признается, что тайком забрался в ящик подремать, наказывать не стану. Но если начнет отпираться, думал Билл, задам ему трепку, какой он в жизни не получал!»

Словом, он уходит, а Ранса оставляет спать. Ждет-пождет, вскоре все возвращаются из церкви, и, само собой, Ранс приходит вместе с остальными. «Ранс, — спрашивает Билл, — как тебе понравилась проповедь?». «О, — отвечает Ранс с улыбкой во все лицо, — замечательная была, папа, замечательная». «Замечательная, вот как? — говорит Билл. — Стало быть, понравилась тебе?» — «Ну еще бы! — отвечает Ранс. — Очень». — «Ну что ж, хорошо, — говорит Билл. — Рад это слышать. А о чем вел речь проповедник?».