Паутина - [28]

Въ настоящее время князя нѣтъ въ городѣ: уѣхалъ на торжества по открыто какого-то патріотическаго монумента въ одномъ изъ уѣздовъ. Но стража отъ того не менѣе неусыпна, ибо, если въ администраціи и полиціи богоспасаемаго града сего спросить любого подъ строгимъ, конечно, секретомъ: кого онъ болѣе страшится: самого ли грознаго князя Аники Еруслановича или Эмиліи Ѳедоровны Вельсъ, отвѣтъ почти навѣрное послѣдуетъ въ томъ смыслѣ, что, молъ, -

— Его сіятельство… что же!.. такимъ ангеламъ во плоти — въ раю мѣсто… Но ихъ превосходительство Эмилія Ѳедоровна порядокъ лю-ю-юбятъ! …Чрезвычайно какъ любятъ порядокъ ихъ превосходительство!.. И князь то самъ, когда къ нимъ ѣдутъ, такъ всегда бываютъ въ сомнѣніи, не было бы взыска. Ходить-ходить, кружить-кружить передъ зеркаломъ то съ камердинеромъ: смотри, Виталій, внимательнѣе, нѣтъ ли гдѣ пушинки на мундирѣ, да не криво ли сидитъ паричекъ…

Какимъ образомъ Эмилія Ѳедоровна Вельсъ превратилась въ ихъ превосходительство, и кто произвелъ ее въ генеральскіе чины, покрыто мракомъ неизвѣстности. Во всякомъ случай, супругъ ея Людвигъ Карловичъ, подарившій бѣдной дворяночкѣ, урожденной дѣвицѣ Панталыкиной, громкую остзейскую фамилію фонъ Вельсовъ, здѣсь не причемъ. Онъ, въ чинѣ коллежскаго асессора, гдѣ то далеко чѣмъ то служить, не то въ Ташкентѣ, не то въ Благовѣщенскѣ, получаетъ отъ супруги весьма солидную пенсію, и всѣ его брачныя обязанности сводятся единственно къ условію: не попадаться на глаза ни дражайшей своей половинѣ, ни ея вельможному покровителю.

Симеонъ Сарай-Бермятовъ принадлежитъ къ числу тѣхъ гостей Эмиліи Ѳедоровны, предъ которыми команда ея тѣлохранителей тянется въ струну, когда они подкатываютъ къ подъѣзду ея квартиры, хотя въ городѣ онъ не пользуется ни любовью, ни хорошею репутаціей, да и не занималъ, покуда, никакихъ сколько нибудь видныхъ должностей. Попасть къ Эмиліи Ѳедоровнѣ Вельсъ постороннему человѣку, помимо дѣлового визита, который надо испрашивать въ особомъ, довольно сложномъ порядкѣ, черезъ третьи лица, — весьма трудно, но для Сарай-Бермятовыхъ двери ихъ бывшей гувернантки всегда открыты.

И сейчасъ Симеонъ былъ принять, несмотря на весьма позднее время, настолько позднее, что Эмилія Ѳедоровна, не ждавшая посѣтителей, была уже въ домашнемъ халатикѣ, и бездокладный гость нашелъ ее, по указанно служанки, въ интимномъ будуарѣ, рядомъ съ спальнею, y письменнаго стола, усердно пишущею на голубой бумагѣ письмо, которое, при задверномъ окликѣ и входѣ Симеона, она спрятала въ ящикъ и звонко щелкнула замкомъ.

Красивая женщина была Эмилія Ѳедоровна. Красивая и сильная. Когда она, въ желтомъ плюшевомъ халатикѣ своемъ, встала на встрѣчу Симеону, пружинное движеніе стройнаго тѣла ея напомнило пуму въ звѣринцѣ, взыгравъ, поднявшуюся y рѣшетки на дыбы. И глаза ея алмазно сверкали, какъ y пумы, хотя были не зеленые, но темно-каріе, a подъ немного слишкомъ густыми, сближенными темнымъ пушкомъ, бровями казались они совсѣмъ черными…

— Ба! Неужели вспомнилъ? — дружески улыбнулась она всѣмъ янтарнымъ, румынскимъ лицомъ своимъ, подавая Симеону маленькую, горячую ручку, въ изумрудныхъ кольцахъ, которую Сарай-Бермятовъ поднялъ было къ усамъ своимъ довольно небрежно, но, услыхавъ, что надо было ему что-то вспомнить, задержалъ ее на всякій случай и, хотя покуда ровно ничего не помнилъ, дважды горячо поцѣловалъ.

— Ну, еще бы не вспомнить… конечно, вспомнилъ! — съ чувствомъ произнесъ онъ.

— Вотъ за что спасибо, такъ спасибо!.. Ты знаешь, я уже не настолько юна, чтобы праздновать этотъ свой день, и даже грѣшна! — скрываю его отъ всѣхъ новыхъ знакомыхъ… Но какъ то немножко грустно было: неужели изъ старыхъ друзей… отъ тѣхъ временъ, когда я была не madame фонъ Вельсъ, но хорошею дѣвочкой Миличкой Панталыкиной…. неужели всѣ такъ мало думаютъ обо мнѣ, что никто не вспомнить? И вдругъ — ты… Откровенно говоря: меньше всѣхъ на тебя надѣялась и тѣмъ болѣе довольна: такой счастливый сюрпризъ!

— Вотъ ловко попалъ! — мысленно восхищался Симеонъ, — ужъ истинно не знаешь, гдѣ найдешь, гдѣ потеряешь…

A вслухъ говорилъ:

— Вспомнилъ, Миличка, вспомнилъ… Извини: днемъ было слишкомъ хлопотно, не могъ заѣхать и поздравить, но, какъ только освободился, сейчасъ же потребовалъ лошадей: хоть и поздно, думаю, но — авось, простить, лучше поздно, чѣмъ никогда… Извиняюсь лишь, что съ пустыми руками. Когда я ѣхалъ къ тѣбѣ, уже всѣ порядочные магазины были заперты…

— Какіе пустяки! Зачѣмъ мнѣ? Я тебѣ и такъ рада. Не дорогъ твой подарокъ, дорога твоя любовь.

Послѣднія три слова Эмилія Ѳедоровна произнесла съ насмѣшкой — не то надъ Симеономъ, не то надъ собою, и безпокойные темные глаза кольнули лицо Симеона двумя острыми алмазными гвоздиками… Онъ сдѣлалъ видъ, что не замѣтилъ ни взгляда, ни тона, и, на пригласительный жестъ ея, равнодушно опустился въ фигурныя, пунцовымъ шелкомъ обитыя кресла, изображавшія разинутую пасть дракона, такъ что челюсти сего ужаснаго звѣря служили облокотнями, a подушкою для сидѣнья былъ языкъ.

— Курить можно?

— Можно… Но лучше перейдемъ въ диванную.

— Развѣ ждешь Анику? — усмѣхнулся Симеонъ.