Patrida - [24]

— Чудесные снасти! Спасибо, Лючия. И рубаха. И брюки.

— Нет, не это, — вдруг нога её, одетая в тончайший чулок, поднялась из длинного разреза платья, медленно легла ему на колени. — Тебе нравится? Правда?

Артур окаменел.

— Не бойся меня. Всегда буду тебе мама. Но ты хочешь все. Я не церковный моралист. Решил: пусть тебе будет все хорошо.

— Лючия, что ты делаешь?

— Если б могла взять в себя всего, спрятать от горя, fezzoro[86]… — Протянутой рукой пригнула к приподнявшемуся навстречу колену.

Артур схватил её руку, с силой отвёл.

— Лючия, с тех пор, как умерла жена, я ни с кем. Понимаешь? Видимо, всё заржавело во мне, отмирает.

— Нет. Нет, бедный бамбино…

Артур почувствовал, что находится в поле защиты, в поле такой доброты и ласки, какого не знал никогда, ни с кем.

Её глаза доверчиво мерцали при свете догорающих свечей. Лючия обняла, прижала к груди. Он поцеловал белеющее в полумраке плечо.

— Не мы на острове, мы — остров, — прошептала Лючия, угадывая его состояние. — Бамбино, ты дома, пришёл в свой дом, к своей матери.

Она схватила его за руку, повлекла из гостиной на лестницу, наверх.

— Видишь, все с тобой хорошо, — задыхаясь, шепнула она в спальне. — Сниму сейчас это… Жди, подожди.

Почувствовал как рука её погладила по голове, прижала к шее.

— Temeramete[87], — шептала она. — Temeramete, — стиснула руками и ногами, крикнула: — Piu forte![88]

— Милая, что ты говоришь? — спросил Артур, наконец, откинувшись на спину. Лючия с трудом поднялась. Молча накинула на плечи плед, вышла.

… Глаза Артура постепенно привыкли к темноте. В смутных очертаниях спальни на стене проступила какая‑то картина.

РОССИЯ

Там, за окном купе,

исчерченным дождём,

берёзовый колок,

размётанный стожок,

пасутся кони.

А стрелочник продрог,

и свёрнутый флажок

глядит вдогоню.

На склон холма,

берёзками поросший,

легла пороша.

И у подножья

вновь пасётся лошадь.

Охранник на посту.

И поезд на мосту

вдруг медлит ход.

Дождь ледяной стекло

колосьями сечёт.

Внизу оцепененье ледостава —

река не встала.

Граница впереди.

… И странная тоска

вонзает жало.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

— Ты спишь? — спросила Лючия, возвращаясь в темноту спальни.

Не обнаружив Артура, она прошла к застеклённой террасе и увидела, что он стоит у порога раскрытой двери. Смотрит на звёзды.

— Большая Медведица, — сказал Артур. — Орион, Плеяды… Остальное — незнакомое. Чужое небо. Небо Гомера.

Стало слышно, как внизу шуршат волны, накатываясь на мыс. Вдали, у неразличимого морского горизонта показались огни.

— Видишь? Это рыбаки?

— Нет. Корабль из Салоник на Крит. Это значит почти три часа ночи. Разве тебе не холодно? — Лючия распахнула пеньюар, натянула его края и на Артура, крепко прижалась. — Тебе хорошо?

Отдалённый крик петуха достиг ушей Артура. И он вспомнил: «Прежде чем пропоёт петух, ты отречёшься от Меня».

— Тебе хорошо? — переспросила Лючия. — Там, на постели было хорошо? Наверное, думаешь, я путана? Нет, молчи. Сейчас одна буду говорить. Утром твёрдо решила: нельзя тебя мучить. Ты не Тристан, я не Изольда. Раньше потому была сердитая, ударила, что не узнал во мне маму. Только женщину. Но это другое, это, как сказать? Пошло? Правильно?

Артур хотел ответить, но она ладонью закрыла ему рот.

— Молчи. Одна говорю. Что в постели было и будет — не главное. Чувствую: я старше тебя. Чувствую: не можешь понять. Tezzoro, пойми! Если поймёшь, если станешь сразу мой fanciullo, дитя, пусть и любовник, если поймешь… Я — твоя, как только захочешь, все эти звезды — твои.

Артур развернулся к ней.

— У тебя никогда не было ребёнка? Да?

— Не было. Только не значит. Не понимаешь, никак. — В глазах её стояли слезы. — Не понял. Не про то подумал.

Артур поцеловал оба её глаза. Лючия стояла перед ним в распахнутом пеньюаре, под которым белела ночная сорочка.

— Знаешь, Лючия, может быть, ты имеешь в виду то, о чём я подумал, когда были в гостиной: унизительно мало даёт природа мужчине и женщине, чтоб выразить любовь друг к другу… Человек в отличие от всех существ способен понимать мир и себя, но выражает любовь в конце концов так же, как звери.

— Да! Это близко, что хотела сказать. Почти. Только — не унизительно. Когда любишь — унизительно? Разве?

Артур крепко обнял её, притянул к себе.

— Нет! — Лючия изогнулась назад. — Тебе надо спать. Отпусти меня, per favore.

Но в тот момент, когда он стал разжимать объятия, сама приникла, шепнула:

— Все опять хочет тебя, fanciullo…

…Оба лежали без сил. Лючия нашарила его ладонь, положила себе под левую грудь. Сердце её колотилось так, что ладонь вздрагивала.

— Думаешь, развратная женщина, путана… Думаешь — порно. Не свободен. Тело твоё это говорит. Я свободна. Если и тебе хорошо, почему это плохо? И ты будешь таким. Во всём. Не только тело.

— Лючия, откуда ты это знаешь?

— Когда училась в Миланском университете, со мной была сексуальная революция. Это целая жизнь. Другая, чем дома, с которым я тогда поломала все отношения. Мне было трудно, тяжело. Искала любовь. Металась. Студенты. Другие любовники. Не знаешь, как мне было тяжело. Не знаешь нашу аристократию. Мать — из рода, что идёт от венецианских дожей, отец имел фабрики готовой одежды, владел сетью магазинов по всей Северной Италии. Капиталист.