Патриархальный город - [115]

и так далее. Я завидовал тем, кто имел возможность поехать туда, тогда как я оставался здесь, с Кэлимановым холмом перед глазами. В то время я испытывал, — разумеется, не в такой степени и из более пошлых побуждений, — но почти те же чувства, какими живет ныне Адина Бугуш… А ты! Ты, ни секунды не колеблясь, помог ближнему, чтобы хоть он, ближний, мог осуществить свою мечту… Насколько я слышал, Джузеппе Ринальти пригласили приехать осенью… И он пробудет там до завершения образования. Шесть, семь, восемь, возможно даже, десять лет… Если у него есть талант и если ты не способствовал его успеху несколько больше, чем следовало, то он, возможно, станет там писателем. А быть писателем во Флоренции, Милане, Риме, Неаполе — это не совсем то, что считаться им здесь, за столиком пескарей… Ты помог этому мальчугану, сынишке содержателя кофейни, открыв перед ним такие возможности, — уже одно это, дорогой Тодорицэ, избавляет тебя, на мой взгляд, от обязанности писать романы. Ныне отпущаю тебе. Не ломай больше голову. Писателей — одного, двух, десяток — ты встретишь на любом перекрестке. А вот найти и распознать человека случается куда реже. Я не слыхал, чтоб нашел его сам Диоген, хоть и искал всю жизнь с фонарем в руках. Не слыхивал, чтобы нашел его и кто-нибудь другой, не носивший фонаря и имени Диогена… И кто бы мог себе представить, что это счастье выпадет на долю именно мне, и я найду его здесь, вот за этим пескариным столиком? Прямо скажу тебе, Тодорицэ! Ты меня обрадовал, растрогал до глубины души. То предчувствие, которое родилось во мне, когда, помнишь, ты впервые появился за столиком под тентом, меня не обмануло. Спасибо тебе…

Волосатая рука Григоре Панцыру легла на плечо Тудора Стоенеску-Стояна тяжело, словно рука детектива на плечо разоблаченного преступника: «Именем закона, вы арестованы!»

Но это было всего лишь дружеское похлопывание.

С той поры, как Тудор Стоенеску-Стоян впервые появился в этом городе и уселся за тот выставленный под тент столик, ему еще ни разу не доводилось испытать, что это такое, когда твои собственные подтасовки своих намерений и поступков вдруг окружают тебя и берут штурмом. А сколько раз он к ним прибегал! Десятки, сотни, быть может, тысячи раз! Вся жизнь его была теперь подтасована. И подтасовывал, фальсифицировал ее он сам. Ее фальсифицировали за него и другие, с первого дня принявшие его измышления за чистую монету: Санду и Адина Бугуш, Иордэкел Пэун, пескари. Однако на этот раз притворная доверчивость Григоре Панцыру вызвала в нем не просто угрызения совести, смутные и мимолетные. Это была угроза. Куда же он целил?

Тудор Стоенеску-Стоян допил свой вермут-сифон. Даже вермут-сифон синьора Альберто начинал вызывать у него отвращение! Горчит, пахнет лекарством…

И вообще все отвратительно в этом провинциальном кафетерии-кофейне. Люди, выпивка, спертый воздух. Надо будет ходить сюда пореже, как можно реже.

Он вынул из кармана часы и сверил их с часами синьора Альберто.

— Да, чуть не забыл! — еще на минутку задержал его господин Григоре. — Мне подумалось, каково бы тебе было, если бы ты потерял мальчишкину тетрадку, если бы она пропала и он не смог бы отослать ее вовремя, и тебя бы не оставляла мысль, что по твоей вине сломалась судьба человека?.. А ведь из-за бедняжки Лауренции Янкович, день и ночь думающей о своем Ионикэ, могло бы случиться и такое… Представь, попадается ей под руку тетрадка… Как-никак бумага… а на дворе зима! Топится печь!.. Не знаю, кого тут больше жалеть?.. Юного Джузеппе Ринальти, что остался бы при халве и пирожных синьора Альберто, или тебя, истерзанного угрызениями совести?.. Ты спешишь? Ну беги, беги!

Григоре Панцыру выбил трубку о мрамор столика, повторяя с непонятной многозначительностью:

— Беги, беги…

— А что это за конкурс и о какой работе сынишки синьора Альберто ты говорил? — спросил с любопытством Пику Хартулар, все это время молча глядевший на озера воды за окном.

— Тебе это не интересно. Не твое дело… Готовь лучше свои клыки! Сходи к дантисту Фрюлингу, пускай он их тебе наточит. Возможно, они скоро тебе пригодятся. А до тех пор я справлюсь один… У меня зубы олтенские.

Так в тихом городке у подножия Кэлимана наступили Мартовские Иды, бурные и грозные, принесшие с собой смятение и страх.

От солнечного тепла и весеннего ветра раскрылись почки, в садах за несколько дней покрылись белыми цветами абрикосы, черешни, вишни и яблони… Розовым цветом расцвели персики. Протекавшая через рощу тополей и верб речонка с мерзким названием Свинюшка вполне оправдала свое прозвище, как, впрочем, и всегда с наступлением марта. Она вышла из берегов, затопила бедные кварталы и нищие окраины, и так натерпевшиеся за лютую зиму: там снесла хибару, тут лачугу, сараюшку или забор.

Господин Атанасие Благу помог делом лишь тем гражданам, что числились в списках его партии, а прочим, неблагонадежным, выразил платоническое соболезнование. Господин префект Эмил Сава обошелся с этими прочими еще более круто: велел им передать, что раз они возлагают надежды на каналий от оппозиции, то пусть те им и помогают.