Патриарх Тихон - [3]

«Вообще, пессимистическое настроение в смысле полного и всецелого отвращения от всей и всякой жизни, — пишет он, — не есть нормальное и всеобщее чувство: все живое по природе любит жизнь и отвращается от смерти. В жизни благо, а отнюдь не в самоуничтожении. Поэтому даже ветхозаветный писатель, изобразивший всю суетность настоящей жизни, говорил: поди ешь с веселием хлеб твой и пей в радости сердца вино твое, коль скоро Бог благоволит к делам твоим. Пусть во всякое время одежды твои будут белы и пусть масти[3] не оскудевают на голове твоей. Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь, во все время суетной жизни твоей и которую дал тебе Бог на все суетные дни твои, потому что эта доля твоя в жизни и в трудах твоих (Еккл. 9, 7–9). А с пришествием Христа на землю стало еще больше оснований для светлого взгляда на жизнь. Жизнь и страдания Христа дают путь и средство к восстановлению нарушенной гармонии, снова открывают нам двери рая. Христос возродил мир во упование живо (1 Пет. 1, 3); Он живот бе, и живот бе свет человеком (Ин. 1, 4); в Нем мы приобрели больше, чем потеряли в Адаме. Посему и христианство не гроб для человеческого рода, не безлюдная и безжизненная пустыня, а напротив, оно сообщает своим приверженцам новую жизнь.

Итак, если жизнь не есть зло, то, значит, и призвание новых существ к жизни, или размножение рода человеческого чрез брак — путем рождения, не заключает в самом себе ничего худого, греховного. Напротив, чрез это увеличивается число существ, славящих Бога, для какового прославления люди и призываются из небытия к бытию. А посему и физическая сторона в браке законна, и тот, кто отрицает ее и признает брак как исключительно сердечно-духовную связь, тот, по слову св. апостола Павла, внимает духам обольстительным (1 Тим. 4, 1–3)».

Но сам Беллавин собирался идти подвигом полного целомудрия, путем безучастия ко всему, что мешает служению Богу. Его ученик по Псковской семинарии Борис Царевский вспоминал, как Василий Иванович посетил дом его родителей.

— Ты заметила, какие у него глаза? — спросила после ухода преподавателя мать Царевского свою дочь. — Чистые, ясные, как у голубя.

— От него веет теплом и добродушием, и он такой умный, — отозвалась дочь.

Допивавший стакан чаю отец деловито предостерег супругу с дочкой, что расчеты на него, как на жениха, очень плохи:

— Вы не смотрите, что он говорун и веселый такой. Его, Василия Ивановича, когда он был студентом, прозвали Патриархом, и дорога ему одна — в монахи.

14 декабря 1891 года, в субботу, за всенощным бдением в домовой церкви Трех святителей Псковской духовной семинарии было назначено пострижение в монашество двадцатишестилетнего Василия Ивановича Беллавина. На этот обряд, нечастый в губернии, да еще над преподавателем семинарии, бывшим ее воспитанником, над человеком, которого многие хорошо знали, собрался чуть ли не весь город. Опасаясь, выдержат ли полы тяжесть народа (церковь находилась на втором этаже семинарского здания), специально поставили подпорки к потолкам в нижнем этаже.

Монашеский образ жизни — знак покаяния, и Василий Беллавин с самого начала всенощного бдения стоял в одной рубашке вне храма, в притворе, определенном для покаяния.

«Сам себя удаляя от мира, — говорит Симеон Солунский, — новопостригаемый приносится подобно дару и стоит пред дверьми храма, как еще не принадлежащий к ангелам и людям равноангельным, но как кающийся стоит пред раем и небом, умоляя о входе».

После великого славословия, во время пения «Святый Боже», монашествующие вышли из алтаря за новопостригаемым. Оба хора семинарских певчих затянули трогательный седален на Неделю о Блудном сыне: «Объятия отча отверзти ми потщися: блудно иждих мое житие, на богатство неиждиваемое взираяй щедрот Твоих, Спасе, ныне обнищавшее мое сердце не презри. Тебе бо, Господи, во умиление зову: согреших, Отче, на небо и пред Тобою».

Под эти слова — о горячем желании принести искреннее, сердечное покаяние, святую решимость не возвращаться вспять и обращение с пламенной молитвой к Богу о прощении согрешений и ниспослания благодати для исправления, — монашествующие провели Василия Беллавина к алтарю, закрыв его своими мантиями. Трижды в пути он пал ниц — на пороге храма, посредине и пред алтарем. «Приводится, как обретенное овча погибшее, воспринятое и перенесенное на раменах обретшаго его Господа. Посему он — и обнажен от мирских одежд, бос и непокровен. Первое потому, что он отверг все излишнее и мирское; а второе — потому, что он беден и нищ, как лишенный богатства разбойниками…»

Перед алтарем новопостригающийся заявил о своем желании оставить мирскую жизнь. Преосвященный Гермоген, епископ Псковский и Порховский, спросил Василия Беллавина, сможет ли он исполнить три высоких обета монаха:

— Девства?

— Ей, Богу содействующу[4].

— Нищеты?

— Ей, Богу содействующу.

— Отречения от собственной воли?

— Ей, Богу содействующу.

Преосвященный трижды вручил и забрал у вступающего в монашество ножницы, которыми затем он и постригся. Монахи, облачив нового инока в монашеские одежды и передав ему свечу, святой крест и Евангелие, приветствовали его взаимным целованием.