Патриарх Гермоген - [91]

.

О «благословении Гермогена» пишут костромичи и владимирцы, отправившие свои отряды в земское ополчение к Москве. К июню 1611 года относится грамота ярославцев, адресованная казанцам. Там говорится следующее: «Господь на нас еще не до конца прогневался… отцем отец святейший… Ермоген… стал за православную веру несумненно и, не убоясь смерти… призвал всех православных христиан, говорил и укрепил, за православную веру всем велел стояти и померети, а еретиков при всех людех обличил; и только б не от Бога послан и такого досточудного дела патриархе не учинил, и за то было кому стояти?.. И в городы патриарх приказывал, чтоб за православную веру стали, а кто умрет, будут новые страстотерпцы. И то все слыша от патриарха и видя своими очами, городы все обослались и пошли к Москве»^{311}.

Вывод: русская провинция стягивала силы к русской столице, нимало не сомневаясь, что ее позвал туда сам патриарх.

Точно так же считали и захватчики.

Пожалуй, их слова и поступки показывают еще более уверенности в том, кто явился духовным наставником Первого земского ополчения. Ни малейшего колебания в этом вопросе. Один из них выразил общее отношение врагов Руси к Гермогену лаконично и красноречиво, назвав патриарха dux und author omnis seditionis. Это значит: «князь и зачинщик всех беспорядков».

Поляки и их открытые сторонники пылали гневом на Гермогена. По их сочинениям видно: кабы не патриарх, всё дело с Россией сладилось бы мирно, тихо и к выгоде короля Сигизмунда. Но вот вмешался один старый схизматик, и огромное, головокружительно прибыльное дело треснуло по швам.

В этом духе пишет Самуил Маскевич — знатный шляхтич, офицер Гонсевского. Всё то время, когда Гермоген мог писать послания в города, Маскевич провел в Москве и был превосходно осведомлен о главнейших делах поляков. Он передает не только личное мнение о Гермогене, но и мнение польского командования в целом.

Вот его слова: «Пришла в столицу весть, что Царик, бывший в Калуге, убит татарином Петром Урусовым в поле, когда он гонялся за зайцами. Москвитяне были вне себя от радости: до сих пор, имея в виду этого врага, они не смело нападали на нас; теперь же, когда его не стало, начали приискивать все способы, как бы выжить нас из столицы. Виною замысла была медленность королевича вступить на престол Московский: ибо в России междуцарствие никогда не продолжалось более трех дней, притом же носился слух, что не королевич, а сам король хотел царствовать в Москве. Для лучшего в замысле успеха и для скорейшего вооружения русских, патриарх Московский тайно разослал по всем городам грамоты, которыми, разрешая народ от присяги королевичу, тщательно убеждал соединенными силами как можно скорее спешить к Москве, не жалея ни жизни, ни имуществ, для защиты Христианской веры и для одоления неприятеля. “Враги уже почти в руках наших, — писал патриарх, — когда же ссадим их с шеи и освободим государство от ига; тогда кровь христианская престанет литься, и мы, свободно избрав себе царя от рода русского, с уверенностью в ненарушимости веры православной, служащей оплотом нашему государству, не примем царя Латинского, коего навязывают нам силою и который влечет за собою гибель нашей стране и народу, разорение храмам и пагубу вере христианской”. О грамотах патриарха известили нас доброжелательные бояре, обходившиеся с нами откровенно; чтобы еще более удостовериться в замыслах москвитян, послан был 25 декабря (15 декабря по юлианскому календарю XVII века. — Д. В.) Вашинский с 700 всадников добыть языка в окрестностях: он перехватил гонца с подлинными патриаршими грамотами»^{312}.

Свидетельство Маскевича — аргументированное, ведь его доводы основываются на документах, захваченных поляками. Одна из патриарших грамот даже цитируется, правда, непонятно, насколько цитата исправна. Стиль послания совершенно не похож на манеру письма, усвоенную Гермогеном. У Маскевича приведен, скорее, самый грубый пересказ, нежели перевод.

С его слов, поляки встревожились и усилили караул. Они осматривали в городских воротах все телеги, нет ли в них оружия: в столице отдан был приказ, чтобы никто из жителей под смертною казнью не скрывал в доме своем оружия и чтобы каждый отдавал его в царскую казну. В подтверждение худших своих опасений захватчики обнаруживали порой целые телеги с ружьями, засыпанными сверху хлебом. Гонсевский в ярости приказывал сажать возниц под лед^{313}.

Другой осведомленный представитель неприятельского войска, гетман Жолкевский, покинул Москву еще осенью 1610 года. Однако благодаря высокому положению и связям он многое знал о положении в российской столице.

Жолкевский сообщает о переписке, завязавшейся между московским боярским правительством и первым воеводой всей Рязанской земли Прокофием Ляпуновым. Последний сначала вел себя мирно. Он даже доставлял в столицу припасы. Но как только на Рязанщине получили повод сомневаться в скором прибытии Владислава, Ляпунов сейчас отправил боярам строгое письмо: «Будет ли королевич по условию, ученному с Жолкевским?» Бояре отправили его послание под Смоленск, Сигизмунду. Оттуда не поступило положительного ответа. Тогда Ляпунов написал второе послание, весьма суровое. Там открыто объявлялось о желании воеводы выбросить поляков из столицы. От Рязани сейчас же поскакали гонцы с «универсалами», настраивавшими на борьбу против поляков.