Патриарх Гермоген - [17]

Гермоген выражал беспокойство печальным положением русских, попавших в тяжелую зависимость от инородческого элемента. Он писал в столицу о том, что у татар, черемисы и чувашей живут русские пленники, а попривыкнув, там и женятся. Кроме того, русские «сверстные и недоросли» живут у «немцев» по слободам, «добровольно и в деньгах» (то есть как вольнонаемные работники и несостоятельные должники, отрабатывающие долг). «Литва» и «немцы» составляли дополнительный военный контингент, прибывавший в Казань волнами. Видимо, очередная волна докатилась в начале 1590-х, когда потребовалось «замирять» очередные черемисские волнения. Европейских наемников (порой бывших пленников) нередко использовали на востоке державы. Московское правительство предпочитало бросать их в бой против нехристианских народов, а не против соплеменников и единоверцев. Это, так сказать, вопрос лояльности. Но они приносили на новые места католицизм, протестантизм, притом жили весьма обеспеченно, могли нанимать слуг и работников. А значит, возникал мощный поток иноконфессионального влияния. В отдельных районах он мог представлять не меньшую угрозу, чем магометанство. Ведь итог подобного влияния один: русские отпадают в чужую веру — в ислам ли, в католицизм или в протестантизм. Завязался узел духовного противостояния. Не напрасно Гермоген обзавелся сборником, содержавшим чины «принятия в Церковь латинян, магометан»^{67}. Святитель не только крестил татар, литовцев, латышей, приходивших к чаше православия; он прежде всего возвращал к восточному христианству русских, на время убредавших от него.

Правительство обеспокоилось всерьез: русскими переселенцами на новых землях дорожили, именно они составляли опору Москвы в далеком пограничье. Их подчиненное положение и тем более перемена ими веры прямиком вели к ослаблению или даже размыванию самой надежной общественной группы.

Воеводам приказали переписать русских, забрать от татар и немцев, впредь запретить им жить и служить «добровольно и в деньгах» татарам и немцам, отправить их в посад или на пашню в дворцовые села. Небольшие долги за них велели заплатить из казны татарам и немцам. Других (видимо, более погрязших в долгах) предписывалось передать новокрещенам, а у тех забрать литву и латышей, чтобы отдать взамен татарам и немцам. На будущее иноземцам к себе русских в услужение не принимать, денег им взаймы не давать. В отношении литвы, латышей, татар и мордвы этот запрет не действует, в них правительство не видело пока ни часть большой народной семьи, ни надежные «блоки» в основании державы, ни, разумеется, братьев по вере.

Особое внимание в царском указе уделялось детям: «А которые новокрешены прижили с некрещеными… детей, и они бы тех своих детей крестили ж, а которые татаровя и чуваша и черемиса не крестятся, и они бы их поотпускали или роспродали татаром и черемисе и чуваше».

Для смутьянов, которые предпочтут воспротивиться реформе, припасены более суровые меры. Тех, кто не пожелает крепко держаться веры, слушать поучения митрополита и духовных отцов, воеводы должны были наказывать. «Вы бы… велели смиряти, в тюрму сажати, и бити, и в железа и в чепи сажати», а иных — отправляли к митрополиту, а он бы им «чинил епитимьи», — велит Москва казанским воеводам. Но применение драконовских методов оставлено для особых случаев. Упор делается все же не на тюрьму и кандалы, а на проповеди и поучения духовенства. Новокрещенов призывают «приходити… к Ермогену… часто… поученья его слушати и [их] держатися».

В отношении мечетей, устроенных вопреки официальному запрету, делалось строгое распоряжение: «посметать» и впредь не давать ставить^{68}.

Сколь адекватными были суровые меры Гермогена и русских властей для Казанской земли? На сей счет даже в самой Церкви ведется осторожная полемика.

Один церковный историк с чувством явного неприятия старается отодвинуть Гермогена от жестких действий Москвы в религиозной сфере. По его мнению, едва ли их можно относить всецело к Гермогену. Скорее, такова воля царского правительства^{69}. Другой напоминает: «Главным мотивом таких суровых мер была забота о спасении новоприобщенных». Кроме того, подобные меры «были в духе тогдашнего времени и не только в России, но и по всей Западной Европе, где они проводились строже, как, например, в случаях применения знаменитого постановления Аугсбургского религиозного мира — чья страна, того и вера… или как столетием позже во Франции при отмене Нантского эдикта. Справедливость требует сказать, что в России суровые меры правительства осуществлялись гуманнее: переселенцев из уездов в Казанскую слободу приказывалось наделять землями из татарских, а татары получали земли новокрещеных; если этого обмена нельзя было устроить, то переселенцы получали земли из ближайших к Казани дворцовых и, таким образом, вознаграждались за убытки по переселению»^{70}.

Полемика, думается, не завершена. А для наших дней она важна исключительно.

Современный читатель вряд ли всегда поймет смысл действий Гермогена. И никакие сравнения с европейским варварством, столь обычным в религиозной сфере, ничего не объясняют, ничего не извиняют. Дело тут не в том, сколь груба и жестока была тогда Европа. Не в том, что Русская церковь могла дать и католицизму, и радикальным силам протестантизма 100 очков вперед по части отношения к иноверцам.