— Отец Финн не мог умереть спокойно, не сняв с души этот грех, — продолжала она. — И мне это не по силам. Умирая, он просил меня сказать тебе правду, Джастин, и мой долг сделать это. Мы не хотели причинить тебе зла.
Джастин поставил чашку с блюдцем на стеклянную крышку круглого столика, такого донельзя знакомого ему, как и мебель в родительском доме. Она права — он простодушен; больше того, она вполне могла бы назвать его идиотом. Он почувствовал, что не может находиться в одной комнате с ней, ему стыдно, что она знает, как он глуп. Еще, чего доброго, догадалась, как он представлял себя в широкополой шляпе и длинном черном пальто или на острове с темнокожими девушками, точно Гоген.
— Если бы ты не ходил ко мне, ты бы не смог слушать пластинки и играть на рояле.
Джастин не сводил с нее глаз. Все равно, твердила она, лучше бы он не ходил к ней, играл бы с другими детьми, а потом, когда пришло время, встретил бы хорошую девушку.
Он встал. «Ты сочинил премилую пьеску», — услышал он голос отца Финна, вновь увидел лицо священника, когда тот говорил это, но теперь Джастин смотрел на него другими глазами. И на тетушку Роуч он смотрел другими глазами и видел тревогу, промелькнувшую на ее лице, когда священник невнятно хвалил его и ободрял, — они боялись, что не смогут видеться по средам и воскресеньям.
— Не уходи, Джастин. Не уходи.
Но оставаться не было смысла, все равно что признаться — рано или поздно он женится на Томазине Маккарти. Его тетушка Роуч, которая так прекрасно разбиралась во всем, не поняла бы, что на такое решаются, когда уже ничто не может удержать на поверхности. Он боготворил ее, как и отца Финна, но она не поняла бы его, если бы он сказал, что со временем станет таким же добродушным балагуром, как и его отец, и даже будет не менее популярной личностью среди провинциальных торговцев галантерейными товарами. И в его жизни появится такая же женщина, как мисс Мёрфи или как миссис Кин.
Он больше не взглянул на хрупкое существо в комнате, где каждая вещь была ему так знакома. Она кричала, повторяя только одно, что должна была сказать правду, ибо нет ничего важнее правды. Умоляя простить ее за прошлое, она цеплялась за рукав его пиджака. Он оттолкнул ее и, уходя, выругался.
