Пасынки судьбы - [117]
Муж переводит деньги на ее счет, и она принимает, иначе нельзя. Отец ей кое-что оставил, и всех этих денег вместе ей хватает. Но когда она выучит итальянский, она откажется от мужниной помощи. Унизительно что-то принимать от того, кого не уважаешь. И еще — она возьмет свою девичью фамилию, зачем носить имя человека, который ее бросил?
Она завтракает одна, в прохладной квартирке. Кроме frusta и fontina, она ест острую редиску, пьет acqua minerale[101]. Если выпить днем вина, заснешь, а сегодня она хочет выучить еще тридцать слов и сделать два упражнения для девушки из службы информации. «Le Chiavi del Regno»[102] Кронина лежат рядом, книга открыта, но она сейчас не читает. Неделю тому назад она описала по телефону четыре виллы синьоры Фалькони зажиточным англичанам — хозяйка спросила, не может ли она это сделать. Ей показали эти виллы в горах, недалеко от fattoria[103], и она заверяла кого-то в Глостере, что любая из них прекрасно подойдет, тихо, солнечно, места шестерым хватит.
Раньше она себя винила. Выйдя замуж, она еще шесть лет прослужила секретаршей, но ушла, решила, что неудобно работать не для мужа, для его врагов и соперников. Он был доволен, а она искала места где-нибудь не в университете, не нашла и винила себя, что и денег она не вносит, и детей у нее нет.
— Я хочу здесь остаться, — говорит она вслух, подливая себе acqua, прекращая на миг еду. — Voglio stare aqui.
Она перетерпела зимой непогоду, встретила весну, жары не боится. Как же она не догадалась за годы удачного брака, что одной ей лучше? Теперь она знает, удачным этот брак не был, она себя просто убеждала, позволила себя укачать, задурить себе голову этому неудачливому, неуклюжему, неумному мужчине. Нет, хорошо не слышать, как он смеется телевизионной шутке, не видеть что ни день этих кричащих галстуков и нечищеных ботинок. «Quella mattina il diario si apri alia data Ottobre 1917»[104]. Вот бы он удивился, если бы увидел, что она с детской радостью читает Кронина по-итальянски.
Она всегда думала, что детей нет по ее вине, а теперь почему-то догадалась, что виноват скорее он, зря она себя корила. Словно пылесос, втягивающий все, к чему ни прикоснется, он втянул ее в чуждый мир, где естественно быть слепой, естественно чувствовать, что ты должна утешать неудачника мужа. «У тебя врожденное чувство долга, — сказал отец, когда ей было лет десять. — Это очень хорошо». Теперь она не знает, хорошо ли; ей кажется, что чувство долга и ощущение вины — разные названия одного и того же.
Позже в этот день она гуляет около церкви Сан Бьяжо, в лугах, у городской стены. Там, где тень, мальчики играют в футбол, девочки лежат на траве. Проходя мимо храма, она заучивает слова. Идет по белым, пыльным тропкам, меж тонких пиний; «solivago» — вот слово, которое она старалась вспомнить, — «гуляю одна». «Piantare» — что-нибудь сажать, «piantamento» — посадки, «piantagione» — плантация. Она проверяет оскудевшую память: «sutta via di casa» и «in modo da», «un manovale» и «la briciola»[105].
В августе, когда уже совсем жарко, синьора Фалькони подходит к ней в macelleria[106]. Говорит она по-итальянски — Генриеттин итальянский лучше теперь, чем примитивнейший английский синьоры Фалькони. У нее к Генриетте дело, совсем не то, из-за которого Генриетта улещала по телефону возможных постояльцев. Они с синьором Фалькони хотят ей сделать одно предложение.
— Verrò, — соглашается Генриетта. — Verrò martedí coll’autobus[107].
Фалькони угощают ее кофе, уговаривают выпить grappa[108]. Теперь все четыре виллы вокруг фермы полны англичан. Каждые две недели постояльцы сменяются, надо снять грязное белье, отдать в стирку, постелив свежее, прибрать. Когда новые приедут, показать им, что где, сказать про окна и ставни, предупредить насчет москитов, попросить, чтобы не тратили много воды. Многое надо объяснить, до сих пор Фалькони с этим не управлялись. На одной из вилл Генриетте отведут жилье, комнату с балконом и ванной, отдельный выход. И будут немного платить за белье, за уборку, за эти вот объяснения. Хозяевам неудобно, они боятся, как бы Генриетта не сочла это унизительным. Вдруг догадается, что женщину на такую работу найти нелегко, они ведь лучше пойдут в гостиницы у источника, а для самой хозяйки работы более чем достаточно.
Конечно, думая о будущем, Генриетта иное себе представляла, но долго ли ей жить в appartamento? Нельзя рассчитывать на милость чужих людей, да они что ни день могут вернуться.
— Va bene, — говорит она. — Le faccio[109].
Она съезжает с площади Святой Лючии. Синьора Фалькони зовет ее la govemante[110], постояльцы всегда с ней дружат. Одни ее возят в «Il Marzucco»[111], городскую гостиницу, другие — к водам или к аббатству Monte Oliveto[112], где среди галерей порхают голуби, белые, как те дороги, по которым она любит гулять. Справа и слева от розовой кирпичной арки — прекрасные фрески Луки делла Роббиа, и голуби на них иногда садятся. Она ничего не видела красивей, чем это аббатство на Масличной горе; что ж, спасибо девице в старушечьих очках.
