Пасторский сюртук - [14]

— Ушиблись?

— Что? Да нет, ничего страшного.

— Руки-ноги целы?

— Кажется, да.

— Бедняга. Не больно-то весело, коли так. Ну что бы хоть ногу-то сломать!

— Ногу сломать?.. Боже сохрани, вы что же, беды мне желаете?

Гренадер не слушает. Бодрая красная физиономия оцепенела в задумчивости. Решительный голубой взгляд затуманился, погас.

— Брат мой служил у Фуке, в драгунах. Спасаясь от вербовщиков, он хотел отрубить себе указательный палец, но топор сорвался с рукояти и уложил его лучшую несушку. Тогда он решил пальнуть в себя, ну вроде как нечаянно, но только отстрелил самый кончик носа. Тогда он сиганул с сарая, чтоб сломать ногу, однако ж приземлился в навозную кучу, целый и невредимый. Пришлось им его откапывать. Н-да. Удивительные вещи случаются иной раз. Ведь едва он попал на войну, как мигом остался без рук, без ног. Теперь вот лежит в ящике на площади в Потсдаме и поет ради подаяния. Вот как бывает.

Герман выпутался из плаща, встал на ноги и хотел было улизнуть, тихонько, на цыпочках, словно виноватое огородное пугало. Гренадер мигом очнулся от своих раздумий.

— Что такое? Эй! Кошелек или жизнь! Э-эй, я тебе что сказал?! Стой! Стой именем короля! Или буду стрелять. Стой, парень!

Гренадер лосем рванулся из кустов, отчаянно толкая шомпол в дуло, как хозяйка в спешке толкает перец в горчицу.

— Стой, парень! Только попробуй бежать! А ну, стой! Вон фельдфебель идет, ей-Богу.

Он штыком преградил Герману путь, и тот остановился, дрожа, как пойманная овца. На дорогу выскочил фельдфебель, малорослый, поджарый, желтолицый; он словно сам себя подгонял, бешено охаживая хлыстом голенище сапога. За ним, стараясь не отставать, беглым шагом поспешал еще один гренадер, потный, белобрысый. Фельдфебель обежал вокруг добычи и довольно заурчал — точь-в-точь маленькая такса.

— Славно. Славно. Годен. Как звать? А? Отвечай, парень. Какого черта молчишь? Отвечай!

— Герман Андерц!

— Славно. Превосходно. Бодрый, здоровый. Ну, отвечай!

— Бог свидетель, господин офицер, я до крайности слаб здоровьем и…

— Вздор. Ахинея. Здоров как дуб. Силен как бык. Верно я говорю? И предан отечеству. Знает свой долг. А ну, отвечай, парень, не то велю расстрелять тебя на месте.

— Боже, храни короля!

— Славно. Славно. Предан отечеству. Внемлет зову труб. Есть сердце в груди. Мужество. Верно я говорю?

— По правде сказать…

— Рад понюхать пороху и маленько пролить кровь на поле чести. Не все же сидеть дома в горнице, верно?

— Боже сохрани…

Фельдфебель сновал вокруг своей жертвы, костлявыми пальцами щипал ее за ляжку. Потом угостил Германа хлыстом по щиколоткам, чтоб посмотреть, каков он в прыжке. И недовольно заворчал.

А Герману вдруг забрезжила ужасная правда. Прыгая через хлыст, он завопил что есть мочи:

— Караул! Убивают! Разбой! Не хочу!

Фельдфебель, склонив голову набок, наблюдал за ним. Мигали жгучие перчинки-глаза. По лицу через равные промежутки времени пробегала судорожная гримаса.

— Славно, славно. Скачет как серна. Вопит как полевой лазарет. Хорошие легкие. Вали его. Давай, Фриц. Вали его с ног.

Белобрысый ткнул мушкет Герману между икр и повернул. Герман рухнул как подкошенный. Фельдфебель мигом взгромоздился на него.

— Ну вот и славно. Ишь, жирком оброс. С голоду не помирает. Славно.

Герман чуть не задохнулся от омерзения. Жесткие фельдфебельские руки, точно голодные крысы, шныряли у него под одеждой, ощупывали, тискали, оценивали. Сунулись в пах, проверить причинное место — сухое ли и плотное ли.

— Славно. Французов нету. Есть грыжа. Н-да. Долго не протянет. Мозгляк. Ну да ладно, сойдет.

Горчично-желтая физиономия с недоброй кривой ухмылкой наклонилась вперед, будто фельдфебелю вздумалось расцеловать нового рекрута. Он открыл Герману рот, осмотрел зубы, понюхал.

— Фу! Вонища, как в Лейтене^{20} на третий день после боя. Ну и ладно. Не беда. Переверни-ка его.

Белобрысый мыском сапога перевернул Германа. Фельдфебель крепко пнул его в поясницу. Герман взвыл от боли.

— Славно, славно. Добрых девяносто плетей выдюжит. Годен. Берем что есть. В нынешние-то времена.

Фельдфебель слез со своей добычи и огрел Германа хлыстом по физиономии.

— Вставай! Сми-ирно! Ты зачислен в доблестную армию Его величества!

Герман неуклюже поднялся, всхлипывая от унижения и подпрыгивая, потому что хлыст не унимался, и заголосил:

— Караул! Я священник! У меня освобождение! Не положено мне воевать!

— Что-о? Никак изменник? A-а? Отвечай!

— Боже, храни короля! Но я не хочу! У меня освобождение!

Фельдфебель опустил хлыст. Дрожа и всхлипывая, Герман расстегнул ворот сюртука и ткнул пальцем в грязные брыжи. Фельдфебель наклонил голову набок. Угол рта у него дергался. Желтое морщинистое лицо потемнело от злости.

— Священник. А ну, скажи что-нибудь по-латыни. Живо. По-латыни.

— Vade retro spiritus infernalis![14]

— Латынь. Славно. Славно. Духовное лицо. Вот ведь дьявольщина. Обычное мое счастье. Прошу прощения, пастор. Одну минуту. Смирно!

Он быстро обернулся и начал охаживать хлыстом своих гренадеров, вымещая на них досаду. А те покорно стояли с мушкетами у ноги и тупо глядели прямо перед собой. Солдатские будни. Красные мундиры курились пылью.