Пасторша - [30]

Я включила кофеварку, нашла кружку, навела порядок на письменном столе. Выглянула в окно и посмотрела на толстый и тяжелый снег, из которого кое-где торчали сухие травинки и клонились от ветра.

Кристиана уехала от своего ребенка — бросила дочку на отца, когда той не было и года.

— Я была уверена в том, что с ним девочке будет лучше, я была такая вздорная, молодая, мне только исполнился двадцать один год. И я столько всего хотела успеть.

— Ich war nicht stabil[11].

Я представила себе грузовик с огромными колесами, тяжелый, не сдвинуть. У Кристианы такая худая спина, что под футболкой видны позвонки — их можно было пересчитать. Мы стояли на веранде за сценой, она повернулась спиной ко мне и что-то делала.

Я увидела их в окно — они оставили машину позади церкви и шли друг за другом по проложенной в снегу тропинке. Я открыла им дверь и пригласила войти. Они сняли куртки, я пригласила их в кабинет, предложила сесть и налила кофе. Сама села за письменный стол и зажгла свечку. Передо мной лежал требник, я прочитала то, что было написано про похороны.

Я спросила их, нет ли у них каких-то пожеланий, может, они хотят услышать какие-то определенные псалмы? Они сидели молча.

— Нет, — тихо сказала мать. — Только чтобы ее похоронили на кладбище около маленькой церкви на мысе.

Я вспомнила вид из их кухонного окна на маленькую белую церковь и кладбище, они хотели, чтобы могилу было видно из окна.

Я обсудила с ними все детали. А потом спросила, не надо ли мне сказать что-то особенное в речи, или, может быть, они сами что-то скажут или прочитают?

Они покачали головами.

— Да, собака, — сказала я. — Как ее зовут? Что это за собака, как она выглядит?

Они взглянули на меня одновременно. Глаза матери наполнились слезами, они покатились по щекам и дальше вниз, но она, казалось, этого не замечала, она смотрела мимо меня, в окно. Отец поднялся и спросил, нельзя ли воспользоваться туалетом. Я объяснила, куда идти, он вышел, было слышно, как он открыл дверь и закрыл ее.

Я дала матери салфетку:

— Вот, возьмите.

Она сидела и комкала салфетку, сжимая ее пальцами. Вытерла слезы рукой.

— Он застрелил ее, — сказала она и посмотрела на меня. — Он вернулся с гор без собаки.

Она взглянула мне в глаза. И вдруг вся содрогнулась, наклонилась вперед и всхлипнула.

— Она так ее любила.

Как будто кто-то выдавил из нее эти слова, хотя говорить было больно.

— Она так любила эту собаку, так ее любила.

Она закрыла лицо руками и что-то забормотала.

— Она так любила ее, так любила эту собаку.

Некоторое время она сидела тихо.

— Она ее так любила.

Казалось, что кто-то сжимает ее небольшое плотное тело. Я сидела тихо, не говоря ни слова.

Каркас вешал там, где фьорд переходит в море, девушка, залезающая по бревнам с нейлоновой веревкой за плечом. И не было руки, которая бы ее удержала. Она упала вниз на всю длину веревки. А теперь оставшийся кусочек веревки развевается там на ветру. Так это было. Она была там совсем одна. А раньше она по ночам одна лежала в кровати в сером домике у фьорда, а в соседней комнате спали родители. Все мы по ночам так лежим, одни в своей кровати.

Отец вернулся в комнату и сел. Он посмотрел на свои руки, а потом на меня. Мы сидели некоторое время молча.

— Мы не ходим в церковь, — сказал он.

Я молчала.

— Чего там делать?

Я кивком дала ему понять, что слышала его слова.

Да, зачем ходить в церковь? Я стояла в проходе между рядами и смотрела на геометрический орнамент на стене, переходящий на потолок.

Как я себе это представляла, пока училась? Что доберусь до самой сути, что мне откроется тайна? Что если я долго буду смотреть на слова, они откроют мне свою сокровенную суть?

Они ушли, я провожала их взглядом из окна, на сей раз он шел впереди, а она за ним.

Я спросила, где работала дочка, и он назвал мастерскую, которая находилась за стройплощадкой, у въезда в город.

Я вышла в коридор, надела куртку, влезла в сапоги, закрыла за собой дверь в ризницу и вышла на улицу. Застегнула молнию до горла и засунула руки в карманы. И почему я не надела шапку? Дул ледяной ветер, вся слякоть снова смерзлась, было скользко.

Я вспомнила его глаза и его светлую руку на темном столе. И мне захотелось быть кусочком горной породы в этой руке, камнем, который он мог бы держать в руке и рассматривать. Камнем, который можно сунуть в карман и проводить по нему пальцем, когда сидишь на собрании или идешь по равнине, по вереску, посередине нарисованного им пейзажа.

Я прошла мимо бассейна, дорога поворачивала, на углу стоял небольшой желтый киоск, здесь кончались жилые дома и начиналась промышленная зона, я пошла дальше, мимо большого ангара, где стояли желтые и красные автобусы, а еще несколько теснились на улице.

Стены мастерской были из стекловолокна, я подошла к двери, которая, очевидно, служила входом в здание. В верхней части стены виднелись окна, скорее всего пластиковые, но они на такой высоте, что из них нельзя выглянуть.

Я потянула на себя тяжелую дверь. Работала машина, раздавался громкий режущий звук. Я вошла в небольшой тамбур, прямо за дверью построен офис из многослойной клееной фанеры, похожий на кубик.