Пастораль с лебедем - [50]

И опять идет. Идет человек и смотрит на быка, а бык на человека… «А все же он красив, заярмило бы его ярмо! Да только где сегодня найдешь ему пару?»

Идет он, сколько идет, и останавливается да и думает: «Что же ждет эту душу в этом мире? Одна Надежда и одна Смерть. Хорошо ему, бедному, даже года нету… А то мы хитры, считаем годы сотнями, а он — как ему умереть, если ему даже года нет?»

Идет Белый, и хорошо ему… С одной стороны солнце, с другой тень, а кругом-вокруг ароматы, зелень, дай, боже, жизни всем…

«Ну, скажем, купит его кто-нибудь. Но сколько и тот его подержит? Ну, пусть неделю, месяц… А потом снова на базар. Скажем, и тот его продаст, ибо для чего на свете базары? Хорошо-о. А потом и тот… Ох, и мир этот, боже! Ох, земля, матушка моя! Ты только посмотри: один бык — и сколько тут всего!»

Идет Серафим, и бык идет. А кодры дремучие, кодры могучие. А Белый то оттуда листок, то отсюда травку. «Бедняга, он еще и голоден. Эх, Апис, что же еще ждет тебя впереди? Базар за базаром, шерсть на кожухе, солнце да пыль, боги да барышники, да и по хребту батогом раз-другой, чтоб было что вспомнить. И будешь рублем ходить из рук в руки. Так рубль — он железный, бумажный, ему что, а вот тебе каково?»

— Пошел, Белый, пошел! Ну хоть попасись немного, поешь… Замфира, Замфира, что мне делать, скажи, как мне отделаться, милая?

«Ребенок ты, муж! Кто-нибудь его возьмет да зарежет да наделает колбас да сосисочек, вот так, Серафим!»

— Женушка, женушка, а что он знает, что он видел, бедный, если ему и года нет?

А Белому ни тепло ни холодно… Трава жирная, лес густой, хозяин рядом, село далеко… Белая его белизна словно тает, растворяется, то опять мелькнет, то опять исчезнет в зеленом.

Глядит ему вслед Серафим и говорит:

— Белый ты, Белый, знать, родился ты в добрый час! Так, видно, было тебе написано между рогами: чтобы встретил глупого на базаре к шапочному разбору, когда всякий стоит, рот разинув, и ждет, когда муха ему туда залетит.

Опять помолчит немного, опять погонит его в лес поглубже и опять говорит:

— Ну, будь здоров, Белый! И пусть твои рога вырастут, чтоб было чем почесаться там, куда хвост не достает, и чтоб пугать волков, если они еще остались на свете! Берегись лесников, а то они хитры и с ружьем. Стань зубром-хозяином и почитай лес, и он о тебе позаботятся, как о прадедах твоих.

И еще немножко погонит и опять остановит и говорит:

— Ну, чего смотришь на меня — в чащу смотри! Пришла пора расставания, как старость скрипача… Постой, я с тебя веревку сниму… А то позарится кто-нибудь на нее или на тебя… Глупыш! Ведь так лучше… Или лучше было бы, если б я тебя продал другому дураку, а? Уж он-то выдубил бы твою шкуру батогом, чтоб лапти крепче были… Ну, говори, чего молчишь? Или не так это? Или хочешь на жаровню? Не надо… Ведь ты молод, бел и горд. Ну, беги, марш, пошел!

И дважды ударяет Белого:

— Прощай! Как не знал тебя до базара, так и теперь больше не буду знать, аминь!

Вот уже сумерки. Вышла Замфира коврик потрусить, а тут и Серафим у ворот.

— Идешь не идешь, словно не домой идешь, — шутит жена. — Давай-ка лучше помоги.

Трусит он коврик, а Замфира, как женщина, нетерпеливая:

— Ну, сделал что?

— А как же иначе? — удивляется муж.

Входит он в дом и видит: здесь корзинки, там тряпки, а на полу и виноград, и айва, и яблоки, а в углу и прабабушка жены. «А знаешь, хорошо, — говорит он себе, — не зря другие ругаются, чтобы потом помириться: вот и принялась моя жена за хозяйство».

А она оттуда:

— Что женихом стоишь? А ну бери молоток, давай прибьем эти гроздья к матице, зимой пригодятся…

Вбивает он один гвоздь, вбивает два, вбивает девять и вывешивает гроздья.

— Тише, видишь, осыпаются, — укоряет его жена.

Качает головой Серафим: дескать, вижу, а что поделаешь…

— Погода хорошая, постелить на улице, что ли… — как бы советуется жена, а Серафим пожимает плечами.

Вот уж все убрано и чисто, старуха спит, постель на завалинке ждет, а Серафим все стоит и стоит посреди комнаты, покачивает молотком.

— Свет погаси, — напоминает жена, выходя.

И это делает Серафим и опять стоит задумчиво. Наконец выходит он. На улице лунно, тихо, он раздевается медленно, покряхтывая. И все молчит. Уже раздетый садится на завалинку и опять молчит.

— Что с тобой? — спрашивает Замфира озабоченно. — Тебе спать не хочется?

Вздыхает глубоко Серафим — и вдруг так искренне-искренне говорит, чуть не плачет:

— Замфирушка, а ты не подумаешь, что я глупый?

С распущенными волосами, встревоженная, приподымается жена, а муж словно и не видит, продолжает с печалью:

— Знаешь, я поменял бычка… на козу…

По-девичьи смеется Замфира.

— Ну и ребенок ты! — радуется она. — Из-за этого расстраиваться? Нам молока больше, чем от одной козы, и не надо!

— Да и потом… — продолжает он. — Вижу я гусыню большую, белую, словно лебедь…

— Ну, ложись, — по-матерински говорит Замфира. — И тише, соседи спят…

— И думаю, — шепчет Серафим уже в постели, — дай-ка поменяю эту козу на эту гусыню…

— Вот хорошо! — И становится вдруг жена любопытная-любопытная и счастливая, как девочка с новой куклой. — А ты разве знал, что я начала делать подушечку для ребенка?