Passe Decompose, Futur Simple - [5]

В почтовом ящике среди рекламного мусора — Стригу на дому взрослых, детей и собак! Вы подозреваете, что ваш(а) супруг(а) вам изменяет? Наши детективы узнают — с кем и как! Лучшие надгробные плиты Иль-де-Франс! Придавит, не шевельнешься! Вечный покой гарантирован! Меня зовут Коллет — я делаю минет… — лежало письмо-предупреждение о неуплате за телефон.

"В случае неуплаты до даты, указанной ниже, вы будете расстреляны по месту жительства агентами Телекома. Будьте добры, не забудьте предварительно расписаться в ведомости…"

Вот здесь! "Прочел и умер". Подождите, эта ручка не пишет… Спасибо…

Он швырнул конверт назад в почтовый ящик и зло пнул ржавый скелет безколесого мотопеда, ржавой же цепью прикованного к трубе.

Жизнь это место, где жить нельзя!

* *

Тяжелая высокая дверь подворотни медленно открылась, впуская шум пятящейся пожарной машины, синие клубы выхлопного газа, мелькающие цветные призраки прохожих.

Августовский полдень втянул его, бесшумно всосал в свое горячее нутро и выплюнул на другом конце города, все еще свежего, но с мокрым пахом и подмышками, возле стенной ниши с надраенным бронзовым щитком и зашифрованным списком жильцов.

Madame N. G. de L.

Господин RRR.

Mlle Z.

A.U., T.E., Y&A. R.

Он нажал на W. S. Дверь послушно зажужжала.

* *

В мраморном аквариуме подъезда горбатый фавн с электрическим факелом над головой по локоть запустил руку в недра разметавшейся нимфы. Борис поправил галстук у двойника в зеркале, за спиной его, мягко вспыхнув огнями, бесшумно приземлился лифт. Пахло дорогой сигарой. На последнем этаже у единственной двери он ткнул пальцем в выпуклый, с черным зрачком, глаз звонка и только тут вспомнил, что забыл купить цветы.

Очередная Зося или Крыся — Ванда импортировала пухлых польских блондинок, вовсе не для лепки клецок — открыла дверь. Ловко закрыв за ним, служанка, стуча лакированными копытцами, виляя крепким задом и тесемками белого фартучка, пошла впереди к дверям гостиной.

Два силуэта темнели на фоне густо заросшего цветами окна. Тяжелые бархатные портьеры обрамляли их как в театре. На темном этом фоне сизая струйка дыма, дрожа, поднималась к потолку — истлевшая на треть гавана почивала в серебряной пепельнице на круглом столике. На стене среди добротной разномастной живописи висел великолепный поддельный Кандинский.

— Дорогой мой! Ну, наконец-то! — издалека заволновалась Ванда. Как всегда — преувеличенно радостно. И, цепко хватая его под локоть, подставляя вялые щеки, поворачивая его к гостю, она все той же задыхающейся скороговоркой, вместе с кислым запашком, выдохнула:

— Познакомься, это пан Гаро…

Борис опешил — втроем они протанцевали на середину гостиной — пану Гаро от силы было двадцать пять. С трудом освободившись от железного захвата Ванды, он спросил:

— Что это за калипсо мне открыла? Опять новенькая? И, поворачиваясь к Гаро, — Я представлял вас старше…

— Вы наверное имели в виду, — начал молодой человек голосом унылым и томным, но в этот момент зеркальные двери гостиной разлетелись и, ни на кого не глядя, в залу вломился толстый, выше среднего роста, изрядно широкоплечий и сильно плешивый человек. Подтягивал брюки, он пересек голубую в розовых разводах лужайку ковра, извлек из пепельницы сигару и лишь тогда, осыпая пеплом распахнутый, в кофейную полоску, пиджак, горчичного цвета жилет и мятые парусиновые ботинки, повернулся к присутствующим.

— Люсьен, пальчики Ванды ожили и опять впились в рукав Бориса, голос ее наполнился нежным дребезжанием, — вот наш русский писатель, ты помнишь? о котором я тебе столько… Он собирается…

— Коллега! — протянул пухлую, но цепкую руку, животом наезжая, Гаро-старший. — Рад, чрезвычайно рад… Давно вы к нам из ваших степей? Сидели мы как-то с Бабелем. В "Ротонде"… Прекрасно, кстати, говорил по-французски. Бабель. Я его уговаривал остаться… Степи… И он мне говорит, что по весне вся степь у вас так и пылает маковым цветом. Так сказать опиум для народа в экологически чистом виде… — Так вы пишете? Что же?

— Милейшая Ванда преувеличивает, не без раздражения улыбнулся Борис. Я давным-давно в отставке…

— Возможно ли? спросил Гаро, руки не отдавая.

— Партизанить в литературном подполье — еще куда ни шло, на это меня в Союзе хватало. Но вот так — с открытым забралом…

— Вандочка, что он имеет в виду под этим "партизанить"? — спросил академик. — Опять что-нибудь зарезервированное для славянских душ и страданий?

На безымянном пальце левой руки у него и вправду сиял тяжелый перстень.

— Мы все что-нибудь калякали на родине, — сказал Борис, злясь все больше и улыбаясь все любезнее.

— Форма оппозиции, если угодно. Возможность сбежать, не покидая подвала… Да и с чувством вины полегче. Я имею в виду — из-за собственного бессилия: все же действие!

Гаро клешню разжал, не глядя ткнул сигару в подставленную пепельницу, переморгнув, мутным взглядом вопросительно уставился на Бориса. У него были водянистые на выкате глаза, крупного зерна желтые мешки под ними, и густые, во все стороны торчащие, брови.

Холестерин, почки, давление…

— Франция единственная страна в мире, — сказал Гаро-старший, наконец отворачиваясь, — где каждый чиновник и каждая консьержка мечтают написать книгу. У нас особое отношение к печатному слову. У вас, правда, тоже… Мне, например, всегда казалось, что большевистская ваша затея вся вышла из литературы… А? Что вы думаете? Из плохой литературы. Из никудышной… Из ража ваших свидригайловых, записывавшихся в революцию, как в провинциальный любительский театр!