Пасхальные люди. Рассказы о святых женах - [22]

– Она самая.

– Здесь, – отвечает. – А вам что нужно?

– Нужно, – жестко сказал мужчина. – Где она?

Послушница задумалась, затем проговорила:

– Пойдемте, – и пошла мелким шагом к храму.

– А вы арзамасские, что ль? Родные ей будете? – обернулась она на ходу.

– Кажется, будто сродником считался, – каким-то треснутым голосом ответил посетитель.

Пелагея Ивановна сидела у Тихвинской церкви и широко улыбалась. На одной ноге у нее красовался дырявый башмак, а на другой разинул рот старый валенок. В руке блаженная держала длинную палку.

Незнакомец подошел к Пелагее и прямо посмотрел ей в глаза.

– А ты полно дурить-то, – тихо сказал он ей. – Будет. Поедем-ка в Арзамас.

Дура еще шире улыбнулась.

– А вы кто ей будете? – не удержалась послушница.

– Я-то? – мужчина сплюнул. – Муж ее.

– А-а-а… – кивнула послушница и смолкла.

– А вы думаете и вправду, что она безумная дура? – вдруг спросил мужчина. – Вовсе нет, только так дурит, и просто – шельма.

Тут приказчик, бывший с незнакомцем, встрял в разговор:

– Эх, Сергей Васильевич! Что вы говорите? Ну и стала бы она, если бы и маленький у нее ум был, терпеть такие побои, как вы били ее? А потому только и терпела, что без ума стала.

Мужчина снова сплюнул.

– Что ей делается? Вишь, какая она здоровая да гладкая!

При этих словах Пелагея Ивановна встала с земли, поклонилась своему супругу и сказала без тени обиды в голосе:

– Не ходила я в Арзамас и не пойду, хоть ты всю кожу сдери с меня.

Незнакомец еще раз взглянул на блаженную, в ответ поклонился ей, развернулся и молча пошел к вратам обители.

– Что это, Пелагея Ивановна, – послушница Анна подбежала к блаженной. – Неужто правда муж твой?

– Да, все искал у меня ум да ребра хотел пересчитать, ума не нашел, зато ребра переломал все, – покачала головой та.

Много лет прошло с тех пор. И больше уж не видела Пелагея Ивановна своего Сергея Васильевича. Но как-то летом сделалось ей плохо. Вскочила она, скорчилась, стала по комнате ходить, сама стонет и плачет.

– Умирает он, да умирает-то как! Без причастия.

А он действительно умирал в тот час. Так же расхаживал по дому своему, скрючившись от болезни, да приговаривал:

– Ох, Пелагея Ивановна, матушка! Прости ты меня, Христа ради. А как я тебя бил-то! Помоги мне! Помолись за меня!

Что творилось в душе у блаженной? Любила ли она мужа своего? Жалела ли его? Простила ли? Только Богу это ведомо. Сама Пелагея Ивановна более о муже не вспоминала и разговор ни с кем не заводила.

Только уже через сорок лет, почти перед самой своей кончиной, в день преподобного Сергия встрепенулась Пелагея:

«Сергушка, Сергушка, по тебе и просфорки-то никто не вымет». И грустным-грустным сделалось ее лицо.

Что творилось в душе у блаженной? Любила ли она мужа своего?

Жалела ли его? Простила ли? Только Богу это ведомо…

* * *

Рассказ основан на жизнеописании блаженной Пелагеи Саровской и на воспоминаниях ее келейницы Анны Герасимовны.

В Нямецких лесах Повествование о святой Феодоре Карпатской

Я знал, что когда-нибудь найду ее. Ведь то, что соединил Бог, человек разлучить не может… И потому продолжал молиться и искать, даже когда, казалось, надежды больше нет.

Впервые я увидел ее в храме в ее родном селе Вынэторе. Она была простой девушкой, ничем внешне особенно не примечалась. Вот только глаза… Глаза у нее были такие ясные и добрые, что она сразу запала мне в душу.

Я встречал ее несколько раз. В тот год у нее умерла младшая сестра, и она часто оставалась после службы почитать Псалтирь. А я в то время кое-что слесарил для местного священника. Вот мы и встречались возле храма. Она опускала глаза и проходила мимо. А я думал: «Такой и должна быть жена – скромная и тихая».

Как-то я спросил о ней у батюшки, а он ответил: «Феодора? Ты на нее не гляди. У нее не семейный путь. Она желает посвятить себя Богу».

Слова священника не огорчили меня, а даже обрадовали. Тогда я был молод и не мог понять, как это – желать уйти из мира, когда толком и не пожил. «Наверное, за нее просто никто не сватался», – решил я. А значит, у меня была возможность просить ее руки.

Когда работа моя была завершена, я пошел к отцу Феодоры – Стефану Джолдя. Он был военным, и потому наш разговор был краток и серьезен.

В следующее воскресенье нас с Феодорой обручили…

Была ли она согласна стать моей женой? Я никогда не спрашивал ее об этом, а она никогда не жаловалась на свою судьбу. Она была такая, моя Феодора, – даже если ей было больно, она молчала. Все переживала в себе. Да и мне не было важно. Я искренне считал, что сделаю ее счастливой. Я сам желал семейного счастья.

Что же… чего я ждал – то и получил. Весной мы повенчались.

Жили мы просто. Было у нас свое хозяйство. Вот и жили общим трудом да молитвой. Все хорошо у нас было, как мне казалось. Дружная семья.

Год жили, два. А детей не нажили. Феодора винила себя в неплодстве и как-то сказала: «Бог не дает нам детей, чтобы мы Ему послужили…». Но я не обратил внимания на ее слова, полагая, что ей хочется чаще бывать в храме. Тем более она, всегда набожная, действительно стала еще дольше молиться и не пропускала ни одной церковной службы. Я не возбранял ей этого, потому как полагал, что церковь ее успокаивает, позволяя на время забыть про свои заботы.