Пасхальная тайна. Богословие трех дней - [47]
Ветхозаветные описания настолько экзистенциальны, что в них акцент делается скорее на состоянии мертвых, чем на пространственном измерении. Поэтому неудивительно, что в христианском богословии темы потустороннего пространства («receptacula»,[455] «pmmptuana»[456])[457] и потусторонних состояний находятся рядом друг с другом почти без какого бы то ни было взаимовлияния и вторая тема иногда может появляться без первой. Очень характерно, что Беда, хотя и придерживается идеи пространственного измерения ада, может в то же самое время воспринимать ад как «акт»: в этом смысле дьявол, даже если он и покидает пространственный ад, носит свой ад повсюду с собой.[458] Этот взгляд разделяет и «Alesandersumma». [459] В соответствии с берущей свое начало у Платона и Плотина традицией Августин в своем труде «De Gen. ad litt.» предположил исключительно духовный характер ада[460]: если душа духовна, то она способна переживать обманчивые для тела фантазии, которые могут (например, во сне) ужасно терзать ее или делать ее счастливой. «Ад» в этом случае представляет собой именно такое воздействие в его самой интенсивной форме. «Можно по праву задаться вопросом, почему об аде говорят, что он находится под землей, ведь он не есть материальное место, или почему его называют подземным миром, если он не под землей». Мысль, что душа, одержимая пристрастием к чувственному (вместо духовного), после смерти по праву терзается чувственными фантазиями, впоследствии защищают Скот Эриугена,[461] Николай Кузанский[462] и, наконец, Фимино (Ficino)[463]. Пуллейн (Pulleyn) и здесь идет своим собственным путем, после длительных размышлений приходя к более духовному, чем пространственному восприятию ада. Это избавляет его от необходимости принятия локального chaos magnum между богатым и Лазарем; то, что действительно их разделяет, — это их внутреннее духовное состояние: «poena et quies (sunt) simul, praetermissa divisione bcorum»[464].[465] Хотя такая радикальная демифологизация встречается не часто, все же она расчищает путь для душевной солидарности умершего Христа с пребывающими в духовном аду.
Эта высшая солидарность представляет собой конечную точку и цель первого, так ясно описанного в Писании «схождения»: в этот «нижний мир», который, согласно Августину, по отношению к небу уже может быть обозначен как infernum.[466] Фома повторит то же самое.[467] Для него необходимость схождения в ад заключается не в недостаточности крестных страданий, но в принятии всего defectus[468] грешников. [469] И поскольку душа и тело представляют собой proportionalia[470], Христос должен был находиться во аде душою до тех пор, пока Его тело пребывало во гробе: «ut per utmmque fratnbbis suis similaretur»[471]. [472]Из четырех причин шествия к мертвым в качестве первой Фома называет следующую: «ut sustineret totampoenam peccati, ut sic totam culpam expiaret[473]. Однако карой за грех человека была не только смерть тела, но и наказание в душе; поскольку грех был душевен, то и душа была наказана лишением созерцания Бога. Однако никто полностью не понес это наказание, поэтому все, в том числе и святые праотцы, до прихода Христа спускались ad infernum[474]. Итак, чтобы понести все возложенное на грешников наказание, Христос возжелал не только умереть, но и душой спуститься ad infernum [475] Уже для христианских авторов II в. в этом соучастии заключалась конечная точка и цель боговоплощения. «Узы смерти», в которые попадает и Иисус, расторгаются лишь тогда, когда Отец воскрешает Его. [476] Согласно Тертуллиану, Сын Божий подчинился всему закону человеческой смерти: «huic quoque legi satisfecit, forma humanae mortis apud inferos functus»[477]. [478]0 том же говорит Ириней: «Dominus legem mortuorum servavit, ut fieret primogenitus a mortuis»[479]. [480] Он настаивает на своем основном положении, согласно которому только то, что было выстрадано, может быть спасено и искуплено.[481] Поскольку речь прежде всего шла о том, чтобы проникнуть в infen, Христос должен был умереть, чтобы стать способным к этому, говорит Амвросиастер в « Quaestiones ex Novo Testamento».[482] Христос возжелал быть схожим с нами в том, говорит Андрей Критский, что Он «шествовал посреди тени смертной, там, где души были скованы в неизбежных оковах».[483] Все это — лишь осмысленная до конца логика человеческой смерти, ничего не говорящая о «схождении», а тем более о «борьбе» или вообще о «триумфальном победном шествии» Христа по аду; насколько опыт смерти объективно мог бы заключать в себе внутреннее преодоление и, тем самым, победу над вражескими силами, настолько же нет необходимости узнать о нем нечто субъективное: ибо именно это упразднило бы закон солидарности. Нельзя забывать о том, что между мертвыми не существует живого общения. Солидарность здесь означает: быть одиноким вместе с одинокими.
