Парус и буря - [57]

— Тебе не больно? Я не поранил тебя? — участливо спрашивал он Абу Хамида. — И зачем только тебе понадобилось разыгрывать такое? Почему ты сразу голоса не подал? А я решил, что это Барру пришел со мной счеты сводить.

— Я боялся, что в кофейне есть кто-нибудь из чужих, — ответил Абу Хамид.

— Вот тебя аллах и наказал за то, что нас хотел обмануть, — заключил Абу Мухаммед, протягивая ему стакан воды. — Скажи еще спасибо, что не убили тебя. Я уже хотел готовить для тебя черный мешок. Ишь как нарядился, и не узнать тебя! Зачем напялил на себя этот балахон?

— Он ведь у нас политик, — ехидно заметил Ахмад. — Ему надо скрывать свое лицо от людей.

— Ну ладно, хватит болтать, — прикрикнул на них Таруси и, обращаясь снова к Абу Хамиду, сказал: — Да убережет меня аллах от таких ошибок… Извини меня, братец! Ни за что ни про что избил тебя. Век себе не прощу. Ты уж извини нас, Абу Хамид, прости.

— Сам виноват, — проворчал Абу Мухаммед из-за стойки, — нечего ему было маскарад устраивать!

— Я всегда говорил: политика до добра не доведет, — вставил моряк, сидевший за крайним столиком.

— Ну ладно, хватит философствовать, — прервал их Таруси, — не надо быть такими черствыми. Забыли о гостеприимстве? А ну, Абу Мухаммед, приготовь нам кофе и наргиле, а все остальные пусть занимаются своим делом. Только помните наш уговор: что видели, что слышали здесь — никому ни звука! Дай мне руку, Абу Хамид, в знак примирения и дружбы!

Абу Хамид в смущении замешкался. Тогда Таруси наклонился и поцеловал его в лоб. Абу Хамид, растроганный, встал и тоже расцеловал Таруси.

— Я на тебя не серчаю, Таруси! Ты человек честный и справедливый. Если бы ты даже моего сына побил, я бы и тогда не обиделся. Значит, заслужил. Твоей рукой меня аллах, наверное, наказал.

Но Таруси, чувствуя свою вину, не переставал просить у Абу Хамида прощения. Тот его успокаивал, что ничего серьезного не случилось. Но когда Абу Хамид снял свою куфию с головы, Таруси еле сдержал не к месту подступивший смех: на лысине Абу Хамида красовался огромный синяк с кровоподтеком.

Абу Мухаммед, делая ему примочку, все же не удержался и ехидно спросил:

— Абу Хамид, расскажи нам все-таки по порядку, как это могло случиться?

Кто-то из моряков прыснул от смеха.

— Да угомонитесь вы, — пристыдил их опять Таруси, — ну чего повскакали, сидите как сидели!

Абу Хамид, понимая комичность своего положения, тоже решил отшутиться:

— Буду знать теперь, как встречают здесь непрошеных гостей! Пришел за новостями, а получил тумаков… И от кого? От своего ближайшего друга Таруси!..

Моряки захохотали.

— Это тебе за твою любовь к Гитлеру! Ему счет и предъявляй!

— С ним мы как-нибудь сочтемся! Вы лучше расскажите, что нового в мире. Тут никого нет чужих?

— Что ты! Сюда чужих не пускают. На себе небось испытал.

— Ну так выкладывайте все новости! Черчилль как, еще жив? Так и не попал под немецкую бомбу? — Не дожидаясь ответа, Абу Хамид, переходя на шепот, спросил у Таруси: — Ну а наши где? Собираются слушать радио?

— Редко стали показываться, как тебя не стало. Переживают, видно, твое исчезновение. Да и слушать им сейчас нечего. У Гитлера дела совсем плохи… Кстати, губернатора нашего вызвали в Дамаск. Ждем теперь нового.

— Да-а, — помолчав, задумчиво протянул Абу Хамид. — Видно, Германию поддерживают теперь немногие. Гитлер-то просчитался. Не надо было нападать на Россию.

— Вот так-то, Абу Хамид. Теперь большинство симпатизируют русским. А про Гитлера, знаешь, что говорят? Он такой же разбойник, как и Черчилль. А может быть, даже больше.

— А я все-таки не верю. Я знаю, кто так говорит. Наверное, твой приятель Кямиль и его дружки. Ты-то сам, Таруси, тоже, я смотрю, изменил Гитлеру?

— А я ему в верности и не клялся! Меняются времена, меняются и взгляды у людей, Абу Хамид. Гитлер сам себя похоронил в России.

Абу Хамид насупился. Ему не хотелось больше ни о чем расспрашивать. «Зачем только я вышел? — подумал он. — Новостей много. Но ни одной хорошей. Все-то в мире переменилось. А люди-то, люди! Тоже хороши: вчера были за немцев, сегодня — за русских, а завтра — еще за кого-нибудь. Но я останусь верным Гитлеру, даже если его разобьют…»

В кофейню ввалилась группа молодых парней. Они громко поздоровались и заняли столик в самом углу.

— А эти ребята разве не из твоих? — спросил его Таруси.

Абу Хамид, из вежливости улыбнувшись вошедшим, вполголоса спросил у Таруси:

— А как их зовут?

— Спроси об этом Ибн Джамаля. Он их сюда привел, он, наверное, и знает.

— А-а, раз их привел Ибн Джамаль, значит, они свои, хорошие ребята. А как ты думаешь, они меня знают?

— Конечно, должны знать. Твое имя всем известно, Абу Хамид.

— А Ибн Джамаль когда сам придет?

— Думаю, скоро…

— И радио можно будет послушать? — с волнением в голосе спросил Абу Хамид.

— Пожалуйста, Абу Хамид. Радио, как всегда, в твоем распоряжении. Слушай сколько хочешь.

— Ты поистине благородный человек, Таруси. Если бы не ты, мне и делать бы нечего было в этом городе!

— Как же так? А твоя лавка?

— Давно я уже ее не открывал. Забыл уж туда дорогу.

— Э-э, да я смотрю, ты совсем потерял почву под ногами, Абу Хамид, — с искренним сочувствием произнес Таруси. А сам подумал: «Какая, в сущности, несправедливость! Газеты пишут о каком-то учителе, о студенте, которые подозреваются в сочувствии Гитлеру. А вот об Абу Хамиде, который из-за Гитлера даже о своей лавке забыл, нигде ни слова…»