Партизанской тропой Гайдара - [75]

Рядом с ним, заранее открыв коробки, примостился Михаил Тонковид. Он вызвался быть вторым номером.

Шестьдесят человек насчитывается в отряде. Четверо женщин готовят бинты, йод, самодельные носилки. Двое ушли в разведку, и теперь весь лагерь ждет их возвращения.

Многие нервно курят в рукав, хотя уже светло. Со стороны такая предосторожность выглядела бы смешной, но со стороны глядеть некому.

Неожиданно близко, не далее чем в полукилометре, бьет немецкий автомат. И сразу на разные голоса, вторя ему, заливаются другие. В коротких паузах слышен приглушенный — чи-чи, чи-чи, чи-чи! — треск нашего «ППШ». И вдруг все смолкает.

Бойцы переглядываются и еще пристальнее всматриваются и вслушиваются в лес. Впереди раздается хруст ломаемых ветвей и тяжелый гулкий топот.

— Не стрелять! — шелестит по цепи приказ Горелова. — Это могут быть разведчики.

Из сосен выскакивает Дороган: потные волосы выбились из-под шапки, полушубок расстегнут, в руках автомат.

— Немцы... Много... Шесть машин... Человек триста... Направляются сюда... — говорит он, ни к кому, собственно, не обращаясь.

Его подзывает Горелов, который стоит с двумя связными в глубине лагеря, откуда удобней наблюдать за всей линией обороны:

— Где Ильяшенко?

Дороган испуганно наклоняется к Горелову:

— Убит... Столкнулись с дозором. — И Дороган вытирает ушанкой лоб и лицо.

Между деревьями густо засерели немецкие шинели. Фашисты подбираются медленно, поводя из стороны в сторону автоматы, беря на прицел каждый куст, который кажется им подозрительным. По всему видно: чувствуют они себя неуверенно. Остановились. Доносится незнакомая команда. Ее тут же повторяют по-русски: вместе с немцами идут полицаи.

— Огонь! — кричит Горелов.

Ударили пулеметы, забили автоматы, рванули, осветив все вокруг, гранаты. И фашисты, кто медленно, мешком, кто быстро и ловко, упали на землю, открыв ответную стрельбу.

Бой начался.

Из-за кустов, из-за первой шеренги немецких солдат тяжелым перестуком застучали подтянутые пулеметы. И через минуту трудно было разобрать, кто и откуда стреляет.

Едва началась перестрелка, из окопа выскочил и побежал в глубь леса, прыгая через корни и пни, петляя между деревьями, Филимон Шаповал. И некому было обернуться, чтобы пустить вдогонку ему пулю: уж очень близко подошли немцы.

С нашей стороны появились раненые. Двое или трое партизан замерли в неудобных позах, словно разгорающаяся схватка их уже больше не касалась.

А немцы — это было видно — прибывали и прибывали. Бой становился яростней и напряженней.

Несколько раз звучала немецкая команда. После нее фашисты пробовали прорваться вперед то в одном, то в другом месте. Тогда в них снова летели гранаты, и они опять откатывались.

Неожиданно у Михаила Кравченко отказал пулемет. В отчаянии стал он лупить по затвору гранатой, ежесекундно рискуя взорваться, потому что была граната с запалом, но затвор не поддавался — заело. Весь дрожа от постигшей его неудачи, Михаил Кравченко начал стрелять из карабина.

У партизан оставался единственный пулемет на левом фланге...

Горелов по-прежнему находился в глубине лагеря. Отсюда он рассылал связных с приказаниями то к командиру взвода, то к начальнику штаба Тютюннику, все время прислушиваясь, не обходят ли фашисты лагерь.

Обхода справа он не боялся. Партизан защищало болото, а вот если слева, то положение будет хуже: создать круговую оборону на большом участке с той полусотней бойцов, что у него оставалась, он не мог.

Между тем партизаны вошли в нормальный ритм боя. Стрельба их стала неторопливой и точной. И с того мгновения, как раздался первый залп, гитлеровцы не продвинулись вперед ни на метр.

Фашистам не удалось бы сломить сопротивление партизан, хотя гитлеровцев и было в несколько раз больше, если бы не случилось то, чего больше всего и опасался Горелов: выстрелы послышались слева. Каратели начали окружение лагеря, рассчитывая прижать бойцов к непроходимому болоту.

Дальнейшая оборона ничего, кроме новых потерь, не сулила. И командир приказал:

— По пять человек с правого фланга — к переправе!

Переправой служила толстая спиленная сосна, переброшенная через топь. Пень от нее и был «креслом» Гайдара, рабочим его кабинетом.

Первыми прошли женщины-разведчицы, среди которых находилась Маша. Потом перевели раненых. Вести их по гладкому, скользкому стволу было неудобно. И бойцы, которые сопровождали раненых товарищей, то и дело срывались в воду, увязая в трясине и с трудом выбираясь из нее.

Затем уже не по пять, как велел Горелов, а по одному, чтобы не так было заметно, стали перебегать остальные.

Или гитлеровцы все-таки заметили, что началось отступление, или просто ощутили, что сопротивление ослабло, но только стали они вдруг наседать на левом фланге, считая его наименее защищенным. И раз случилось такое, партизаны спешили покинуть лагерь и поскорей перебраться на другую сторону болота, где рос запущенный осинник и где ни автоматные, ни пулеметные очереди были уже не страшны.

Дошел черед и до Василия Скрыпника, двадцатилетнего лейтенанта, самого молодого, после Маши, бойца отряда. Понимая, что вернуться в лагерь уже не удастся, Скрыпник побежал к землянке забрать свой мешок. На поясе его в потемневшей кобуре висел длинноствольный наган, а трофейный карабин ему только что разбило пулей.