Партизанской тропой Гайдара - [68]

Но о том, что́ он пишет, Гайдар говорить не любил и мне свои записи ни разу не показывал. Не знаю, как другим, но думаю, что тоже.

Тетради он носил в сумке. В Киеве у него была сумка командирская. А когда мы встретились с ним в окружении, то на плече висела брезентовая, противогазная, более вместительная. Потерял ли он ту или нарочно поменял, не знаю. И что носил он теперь в противогазной, я бы тоже, верно, не узнал, если бы не случай.

Скрываясь от преследования, переходили мы ночью вброд глубокую речку и вымокли до нитки. А когда под утро сделали привал, Гайдар обнаружил, что все документы в кармане и рукописи искупались вместе с ним. Он встревожился. Тут же вытряхнул из сумки все, что в ней было.

Носил он в ней патроны и запалы для гранат. Их Аркадий Петрович отложил сразу в сторону.

Выпали на землю и несколько носовых платков, полученных в посылках от киевских школьников. На одном было вышито: «На счастье». На другом — «На память. Женя». Вышивка была неумелой, детской.

Почему я платки эти запомнил, потому что их у него попросил. Сапоги мои к тому времени совсем развалились. Особенно левый — торчали пальцы. И я, простите, взял себе платки на портянки: ничего другого не было.

Один платок вскоре, конечно, порвался, а другой, представьте, уцелел. До сих пор уцелел, и храню я его с другими немногими Аркашиными вещами...

Было в сумке много карандашей. Один — трофейный, четырехцветный: Гайдар любил им писать. А также книжка — «Сказки об Италии» Горького.

«Сказки» эти он подобрал у разгромленной немцами школы. Книг там было много. Прямо на улице валялась целая библиотека. Ветер быстро листал страницы. Но взял он только эту. Читал раза два у костра. А затем подарил, по обыкновению, очередному своему «адъютанту».

Но, вытряхнув все из сумки, Аркадий Петрович занялся тетрадями и блокнотами. К счастью, они пострадали не очень. Так только, с краю. Зато намокли отдельные листки, которых в сумке было множество: записи на вырванных тетрадных страницах, на обрывках театральных афиш, на чистых сторонах листовок — наших и немецких, на бланках полетных листов, которые сохранились у меня и которые я ему дал (он меня об этом просил), а что-то было у него записано даже на обертке от концентрата.

Тетради свои Аркадий Петрович очень берег и заносил в них лишь то, что было для него особенно важно. А все остальное — на чем попало.

Тем более, что среди немалых трофеев бумага для письма ему ни разу не попадалась.

Разгладив листки, каждый в отдельности, он принялся их сушить, наколов на ветки вокруг костра. А несколько страничек долго держал над огнем в руках.

В тот вечер Аркадий Петрович мне признался, что есть у него два законченных очерка. Один — про летчиков моей дивизии: лейтенанта Хлястача, таран которого он видел, и командира эскадрильи капитана Солдатова. Назывался очерк, если не ошибаюсь, «Во имя Родины».

А другой — «Варвары XX века» — о зверски замученных наших людях, которых гитлеровцы обмотали колючей проволокой и живьем бросили в пруд. Гайдар видел этот пруд под селом Скопцы.

По странному совпадению, я тоже.

Я попросил Аркадия Петровича почитать при случае эти очерки.

На следующем привале он прочел их наизусть, как уже бывало, когда он читал отрывки из своих книг: «Голубая чашка», «Судьба барабанщика», «Чук и Гек».

Очерки произвели на всех нас большое впечатление.

Были у Аркадия Петровича и другие вещи, незаконченные, но о них со мной он ни разу не говорил.

БУДНИ

Гайдара мы видели все реже.

Он ежедневно ходил с партизанами на задания. У него появились знакомые во всех ближайших селах. Они держали его в курсе событий, а заодно снабжали съестным. В этом была острая необходимость. В Семеновском лесу, скажем, нас выручал бесхозный скот. Здесь же его не было. Кое-чем помогали партизаны, однако на полное свое иждивение не брали.

Выручал нас, разумеется, Гайдар. Чуть ли не каждый день приносил он хлеб, картофель, сало, иногда немного муки. Сначала ходил один, потом стал брать кого-нибудь. И все это с улыбкой, с шуткой.

Получили мы как-то от партизан несколько килограммов леденцов. Мы блаженствовали, раза три в день распивая кипяток, что отчасти восполняло отсутствие горячей пищи.

Открывается однажды дверь, появляется Аркадий Петрович и с притворной серьезностью спрашивает: «Что мы видим на этой картинке?» И, выждав, когда все удивленно обернулись в его сторону, в той же шутливо-торжественной манере произнес: «Мы видим, как группа закаленных в боях и походах отважных воинов самозабвенно пьет болотную кипяченую воду, именуемую чаем, с карамелью производства киевской артели имени товарища Бебеля».

Карамель, к сожалению, скоро кончилась. А тут, на беду, простудился один из наших товарищей.

— Медку бы ему или сушеной малины, — посоветовал Миша Пенцак.

Вечером, возвратясь с операции, Аркадий Петрович принес большой каравай белого хлеба и полный глечик меда.

Что-то глечик этот показался мне подозрительным. Хлеб, положим, Гайдар приносил каждый день, но мед, когда все разорено?.. Спрашиваю Аркадия Петровича: «Откуда?» Он весело отвечает, что для милых друзей и десять верст не околица и потому побывал он на дальней пасеке у знакомого деда Митрофана Ильича.