Партизанский фронт - [18]

Кисляков, не ожидая такого оборота дела, внимательно оглядел строптивого деда. Пропотевшая черная рубаха, бесцветные изношенные самотканые штаны с десятком заплат, жилистые мозолистые руки, босые исцарапанные ноги. «Такой может быть только с нами», — решил он.

— Брось грозиться фашистами. Мы их не боимся, потому что находимся на родной земле, среди своих людей. Давай лучше говорить начистоту. Повторяю тебе слова моего друга — мы партизаны, он и я — партизанские командиры.

— Если ты настоящий командир, а не переодетый полицейский, то покажи документ, — не унимался дед.

Андрей вынул из нагрудного кармана гимнастерки небольшое удостоверение на тонком полотне и передал его в цепкие руки старика. Долго всматривался дед в него, вертя в непослушных пальцах, а гербовую печать воинской части дважды просмотрел на солнце. Наконец он выпрямился, бросил палку в сторону, крякнул, расправил плечи и, бросившись с распростертыми объятиями к Кислякову, по-отцовски расцеловал его.

— Сыночки родные! Вот радость-то какая, — едва сдерживая слезы, продолжал он. — Вы уж не серчайте. Принял, было, я вас за полицаев-сволочей. Думаю, брешут, собаки, испытывают… — говорил он. — Может, и мой сынок, как и вы, скитается по свету. Взводным до войны был в стрелковой дивизии в Двинске. Увижу ль я его?.. Сколько кругом народу гибнет!.. Настало время, что и жить неохота. Фашисты, гады, будь они трижды прокляты, так обдирают нас и издеваются, что и сказать трудно… А тут еще и среди наших холуи находятся, в полицаи идут. Вот поэтому и нелегко сейчас сразу распознать, кто друг, а кто враг. В душу не залезешь. — Старик на миг задумался, а затем, подняв лохматую голову, с восхищением промолвил: — Подумать только, из самой Москвы пришли… Значит, там не забыли о нас.

— Не забыли, отец.

— А как же наша матушка-Москва? Ведь фашисты раструбили, что от нее остались лишь развалины, правительство бежало в Куйбышев, а жителей, кого скосил голод, а кого — мороз…

С огромным интересом выслушал он короткий рассказ о том, что Москва невредима и всего месяц назад мы были у Кремля.

Глянул засверкавшими глазами дед по сторонам и доверчиво поведал, что и он не лыком шит, не верил этой брехне, да и сам не стоял в стороне и сердцем чуял, что нужно делать.

— Меня, Остапкевича, фашисты назначили охранять хлеба в поле. Однажды я самолично поджег большую скирду с хлебом, а свалил на пьяных полицаев… — Тут дед спохватился и, что-то вспомнив, хлопнул себя по бокам: — Хлопцы, обождите здесь минуток десяток, кое-чего вам притащу.

Дед Остапкевич скрылся в роще. Примерно через четверть часа он, разгоряченный, принес две смазанные винтовки и чем-то наполненную холщовую сумку.

— Вот, родные, вам пара наших исправных ружей. Я их еще в 41-м году спрятал. Вот и цинка, — сказал он, доставая коробку с патронами из сумки. — А это, — тут дед весело прищурился и щелкнул языком, — банка с медом. Отменный медок, свой, ребята, липовый… А одну винтовку я оставил себе. Пригодится, глаз у меня еще зоркий. Буду при случае по одному отсчитывать из кустов, все меньше останется погани на земле.

Разведчиков очень тронула встреча с дедом. Он тоже был несказанно рад, и лучшей наградой ему было то, что они, не удержавшись, тут же отведали его душистого меда.

— Ну, сынки, мне пора. Помните, что дед Остапкевич всегда поможет, чем может. А искать меня легко. В этой округе, — обвел он рукой вокруг себя, — меня все знают.

На прощанье Кисляков горячо поблагодарил его и пообещал навести справки о его сыне.

Через несколько дней разведывательная группа, вернувшись в отряд, доложила результаты разведки северной части Смолевичского района. Обстановка на закрепленном за отрядом участке была довольно сложная. Через район проходили железная и шоссейная дороги стратегического значения, был проложен многожильный подземный кабель, связывавший ставку Гитлера с группой армий «Центр» и крупными немецкими гарнизонами.

Кроме этого, недалеко от Жодино на территории Борисовского района функционировала немецкая шпионская школа, а в лесах размещались склады с вооружением и другими военными материалами. Все это заставило оккупантов создать в районе действий отряда густую сеть сильных гарнизонов.

Едва забрезжил рассвет, как вокруг, укрывавшего нас леса в нескольких местах неистово застучали пулеметы. Стрельба поднялась и в близлежащих деревнях — Морозовке, Лядах, Юрковичах и на реке Цне.

Сиваков заметно растерялся и не знал, что предпринимать. Пока мы собирались, чтобы принять решение, стрельба начала приближаться к лагерю. Немцы, очевидно, намеревались прочесать лесной массив. Все мы сошлись на мысли, что уходить в каком-либо направлении, ничего не зная о положении противника и его силах, нельзя. Поэтому решили выбрать удобную для круговой обороны высоту, занять ее и выслать дозоры. Оградив себя от внезапного удара, можно было лучше разобраться в сложившейся обстановке и наметить план дальнейших действий.

Начальник штаба быстро нашел подходящую высоту. Она, казалось, специально была создана для оборонительного боя. Отряд занял ее и рассредоточился. Многие партизаны залегли в своеобразных окопчиках-воронках, образовавшихся когда-то при корчевке динамитом сосновых пней. Остальные приготовились к бою, заняв позицию за вековыми деревьями, большими штабелями дров и отдельными пнями. Единственный наш пулемет мы выставили для ведения огня вдоль забытой дороги, подходившей к высоте через поляну. Во все стороны ушли дозоры.