Партизанская быль - [19]

— Прислужник или нет, а имеется приказ. А потому я тебя задержу — и пойдем к старосте, — говорил этот человек, нерешительно приближаясь ко мне. Он состроил подобие улыбки и добавил: — Ты же наш, машевский, тебе ничего не будет! А меня за такой запрещенный разговор расстрелять могут. Идем, что ли? — уговаривал он меня, а сам каким-то пыльным взором косился на лежащий под возом топор.

Возможно, Головач решил, что я пришел и спрятался за возом, чтобы читать ему проповедь, но я уже сообразил, с кем имею дело, и подготовил довод более убедительный. Едва он сунулся к топору, как я навел на него дуло автомата.

Бывший мой друг и бывший советский человек упал на колени. Стал просить прощения, умолять меня идти на все четыре стороны: он мне, мол, зла не желает.

Вся кровь во мне закипела. Но что делать? Фашисты часто расстреливали на дорогах, в полях и в лесу мирных граждан, а потом объявляли, что это — дело рук «партизанских бандитов». Рассчитайся я с этим жалким подлецом пулей — работающие кругом женщины узнали бы только одно: явился из леса неизвестный партизан и среди бела дня убил мирно трудившегося гражданина.

Пришлось сдержаться.

— Мы еще встретимся, — сказал я ему, — еще поговорим, доведем разговор до конца!

Я приполз к ожидавшим меня ребятам не солоно хлебавши и довольно расстроенный.

— Вот тебе и «друг детства»! — поздравили они. Я только рукой махнул: что теперь говорить! Меня послали не на встречу с друзьями. Надо думать о разведке. В этот день в родном селе мне решительно не везло.

Едва мы углубились немного в лес, чтобы на свободе обсудить положение, как услышали треск сучьев. Оставив товарищей, я пошел посмотреть, кто это.

Сразу за просекой, на поляне, увидел согнувшуюся женщину. Она собирала ягоды. Пригляделся. Это была Пелагея Надольная, одна из ближних соседок наших на селе. Решил подойти:

— Здравствуйте, Пелагея Ивановна!

Надольная подняла голову, уронила от неожиданности корзину. Я рассмеялся:

— Что вы испугались? Своих не узнаете?

— А вы кто?

— Сергея Семеновича. Артозеева сын. Не признали?

А-а-а, Сергеевич. — будто обрадовалась она. — А я испугалась. Вырвалась на минутку ягод набрать и бегу домой. Полиция-то в лес ходить не разрешает. Чтобы народ не связывался с вами, с партизанами. — Кто же у вас тут в полиции за главного?

— Головченко да Гецевич. Они рассказывали, что в лесу есть банды, которые убивают всякого, кто им попадается. А тут у нас неподалеку овощехранилище большое строится, так туда все ящики с патронами и минами возят. У нас теперь ужас, как строго стало. Так что нам тут быть нельзя. Уж вы извините.

Она подобрала свою корзину и степенно пошла от меня в сторону дороги Машево — Углы.

— Ну, прощайте, — сказала она. — Вы за мной, пожалуйста, не ходите. Я по шляху пойду. А там теперь — машина за машиной и все с солдатами. Вам там быть никак нельзя.

С этими словами она скрылась за кустом.

Опять нехорошо вышло. Но я расхохотался: по глупости ли проболталась Надольная или схитрила, но ведь она мне дала весьма важные сведения. Нет, уходить нельзя. Надо узнать подробности.

Решили обождать до вечера. Возможно, что женщины пойдут с поля, удастся среди них найти более смелую собеседницу.

Чтобы удобнее было завязать разговор, я решил залечь у дороги к селу и окликнуть кого-либо из знакомых, когда они пойдут с работы. Все же сказывалось, что я не был здесь несколько лет: не знал, к кому можно обратиться прямо, без сомнений.

Когда стало заходить солнце, мы обошли поле и по известной мне тропе проникли в лес. Я оставил ребят в глубине, а сам спрятался у дороги. Мимо меня по двое — трое шли землячки. Я не решался их остановить, памятуя мои первые неудачи.

Вереницу женщин замыкали девушки. Среди них я узнал тех, кого помнил девчонками: Машу Пурыгину, Веру Коноваленко.

Но не стал их окликать, а просто высунулся из своего укрытия: что будет, когда они меня заметят? И тут произошло нечто такое, после чего я уже никогда не верил тем, кто меня «не узнавал».

Маша бросилась ко мне. За ней — другие. Не только узнали, но сразу поняли, кто я такой.

— Господи ты, боже мой! — сказала Маша. И заплакала. — Георгий Сергеевич! Сколько времени мы мечтаем — хоть бы до нас партизаны заглянули! Ведь сил нет никаких терпеть. Неужели нам мстители народные не помогут?..

Тут еще две девушки заплакали.

Я, признаться, обрадовался этим слезам, даже облегченно вздохнул: девушки одним только выражением горя стали мне близки.

Конечно, они перебивали друг друга и подсказывали одна другой, но это мне и нравилось: мне все казалось более достоверным оттого, что они с одинаковым жаром поддерживали друг друга. Впрочем, в достоверности их рассказа, к несчастью, не могло быть сомнений. Все было слишком похоже на бесчинства, происходившие на оккупированной земле вокруг.

— Третьего дня на село с «овощехранилища» приехали гитлеровские офицеры. Захотели посмотреть на молодежное гулянье. По приказу полиции собрали нас всех, заставили петь, плясать. А как наступила ночь, закрыли всех в амбар за «нарушение правил». Офицеры дали команду и, вместе с пьяными полицаями, начали обстреливать амбар.