Паром на Wall Street - [17]

Я и Бекки оказались отличными соратниками в нашей общей борьбе за Лиз. Я простил свою жену – во всём была виновата её работа. Люди богемы – они совсем другие, они не такие, как все мы, нормальные люди. Они совсем без тормозов в жизни. Я – самый лучший тормоз для Лиз. Повзрослевшая дочка теперь вообще всегда поддерживает мою сторону при любом семейном раздоре. Бекки в этом году начала учиться в колледже, на юриста. Лиз, самостоятельно, без моей помощи, скорее всего не в состоянии выложить за учёбу дочери тысяч сорок ежегодно в течение шести-семи лет подряд. У меня теперь имеется отличный союзник в лице Бекки.             

Глава девятая

Алекс о Борисе.

Мой однокашник по учёбе в московском институте, Борис Голдин появился на свет, чтобы стать профессиональным революционером. Видимо, воздух нашей планеты способствует периодическому появлению людей, готовых посвятить свою жизнь противостоянию власти. А может быть, это специальный ген протеста в их организме способствует развитию мозга на особый лад. 

Появление на свет Голдина, увы, не совпало с революцией в России и периодом становления новой власти. Борька сильно опоздал - он родился только в 1960, но подхваченный им революционный ген будоражил его светлую голову и звал бороться за счастье людей. Личных оснований для борьбы с советской властью у Борьки не было, он родился в Москве, в обеспеченной семье третьего поколения врачей, рос в большой и красивой квартире на Смоленском бульваре, в их семье, случайно, даже не оказалось родичей, репрессированных в сталинские времена.

Когда мы познакомились, в конце семидесятых, он читал только самиздат, ходил в одном и том же потёртом джинсовом костюме, редко брился, пропускал лекции и постоянно находился в ситуациях, грозящих исключением из института. В те времена Борька ещё только косил под диссидента. Он тусовался в сомнительных компаниях андерграунда, был знатоком и собирал коллекцию бардовской песни. Будучи очень способным парнем, Голдин всё-таки умудрился окончить институт с отличием и получить распределение в один из московских научных центров.

Когда мы снова встретились с Борисом в Москве через несколько лет, он уже окончательно созрел и определился, как борец. Как и положено Голдину, он выбрал евреев в качестве своего народа для спасения, а борьбу за разрешение  свободной эмиграции соплеменников из «совка» – направлением  своей революционной деятельности.  На этот момент Борьку уже давно уволили с работы,  он числился в «отказе» и считался одним из активистов еврейского движения «Отпусти народ мой…». Он участвовал в пикетах и демонстрациях, подпольно преподавал иврит  и встречался с иностранцами, сочувствующими и помогающими движению еврейских отказников в совке. Во времена усатого инквизитора только половины вышеприведенного перечня деяний было бы достаточно органам, чтобы навсегда сгноить человека в лагерях.

При Хрущёве и Брежневе диссиденты всех направлений тоже рано или поздно оказывались в «психушках».  Но во времена проявлений политической активности Голдиным власти уже начали несколько притормаживать репрессии,  желая показать всему миру поворот к демократизации страны.  В этот период Борис имел на своём счету несколько вызовов в КГБ на собеседования, сумел выстоять и даже научился специальному языку демагогии о конституции, свободе и правах человека, употребляемому  смелыми активистами еврейского движения в дискуссиях с кагебешниками.  Борис и его близкие понимали, что его деятельность уже давно вышла на такой уровень,  что даже в «перестроечные» времена, она всё равно сопряжена с риском любой провокации со стороны органов и возможным арестом.

Голдина, по всей видимости, временно спасала популярность его имени среди московских корреспондентов западных газет, его известность зарубежным еврейским организациям и сотрудникам западных посольств. Борис, в полном смысле слова, полностью нашёл своё место в диссидентстве. Он был всегда занят и востребован, совсем не беспокоился о деньгах, зарабатывая весьма скромные суммы за счёт преподавания иврита. Он продолжал оставаться холостым и жить с родителями.

Однажды Борис решил и меня вовлечь в свою деятельность, предложив мне стать ответственным по Риге за сбор подписей на петицию-протест, которую, от имени евреев СССР, московские активисты собирались подавать в Верховный Совет. Я отказался от предложенной миссии, пояснив Борьке свои причины:

-   Понимаешь, я люблю свою работу…

Мне хочется что-нибудь серьёзное сделать в нашей профессии. Я - отнюдь не революционер. Кроме того, я не могу лишиться своей работы – у меня на плечах семья, двое детей. Сейчас, действительно, настали другие времена, но в этой стране, когда понадобится, тебе легко припишут любую провинность.             

Так мы и остались, каждый при своём мнении и на своей жизненной позиции. Однако именно этот разговор послужил причиной нашего взаимного охлаждения друг к другу.  Хотя мы оба,  по-прежнему, считали себя друзьями.

Имя Борис Голдин, в компании с именами других отказников-активистов, просочилось в западные газеты. На статью об отказниках из России случайно наткнулась американская студентка-филолог, еврейка из Сан-Франциско – Алиса.  Девушка изучала славянские языки. Романтичная славистка  восхищалась геройскими ребятами из России, рискующими и жертвующими своими жизнями во имя свободы. Она наугад выбрала Бориса и завела с ним регулярную переписку по существовавшим в те времена журналистским каналам. Из писем молодые люди постепенно узнавали друг друга, а когда, со временем, они обменялись фотографиями, у них случилась взаимная заочная любовь! Это было очень похоже на любовь по переписке, которую заводят в России сумасбродные девчонки с заключёнными тюрем.