Паром - [5]

Но он усмехнулся в ответ и сказал, тряхнув на плече ружье:

— Право мое за правым плечом, и то, что я взял, — мое.

Мало ли где я гулял и пил, и съеденный хлеб не клеймо.

А то, что я съел у отца твоего, давно превратилось в дерьмо.

Как пес на поминках, блевотой давясь, я вылакал этот стыд.

Что делать? — когда говорит ружье, палка в руке молчит.

Но все же я снова напомнил ему: — Ты с нами садился за стол.

Но мы не спросили тогда у тебя, куда и зачем ты шел.

Но он толкнул меня и сказал: — С дороги, иначе конец!

Недосчитает не только козла к вечеру твой отец. —

Потом он ударил козла ремешком и начал спускаться в падь.

Что делать? — когда говорит ружье, палка должна молчать.

Но он не знал, что навстречу ему товарищ идет с ружьем.

«Ну что ж, — я подумал, — спускайся вниз, а мы наверху подождем».

Пожалуй, он слишком много сказал про стадо и про отца.

Но раз он такое все же сказал, я дело довел до конца.

И вот, когда он спустился вниз (внизу шумела река),

Навстречу товарищ спускался с горы, я видел издалека.

Я все что надо ему прокричал, я был опозорен и зол,

И голос мой, скрытый шумом реки, над вором, как ворон, прошел.

Короче, когда я спустился вниз, все было готово там.

Стоял он, словно в петле повис, и руки держал по швам.

А рядом товарищ сидел с ружьем, в тени постелив башлык.

У ног — чужой винтовки затвор, как вырванный прочь язык.

Я бросил палку. Винтовку взял, на место вложил затвор.

— Теперь, — говорю я, — тебе молчать, а мне вести разговор.

Я снял ремешок с моего козла и бросил ему: — Держи!

И если черта скрадешь в аду, своим ремешком вяжи.

Так, значит, съеденный хлеб не клеймо и право за тем, кто сильней?

Право твое за правым плечом, я буду стрелять левей!

Ослепнув от страха, попятился он к обрыву за шагом шаг.

Туда, где, давясь камнями, поток скатывался во мрак.

Я мог бы и выстрела не давать, единственного того.

Но я перед богом хитрить не хотел, я выстрелом сбросил его.

С тех пор немало воды утекло, окрашенной кровью воды.

Я знаю меру своей вины и меру своей правоты.

В меня стреляли, и я стрелял и знал предательский нож,

И смутное время меньшевиков, и малярийную дрожь.

В меня стреляли, и я понимал, что это вернется опять.

Что будут стреляющих из-за угла, из-за угла убивать.

Конечно, что такое козел? Чесотка да пара рогов.

Но честь очага дороже зрачка — наш древний обычай таков.

И если ты вор, живи, как вор, гони табуны коней.

Но в доме, который тебя приютил, иголку тронуть не смей.

С тех пор немало воды утекло, взошло и ушло травы.

Что ж, родины честь и честь очага не так понимаете вы.

У каждого времени есть свое, которое будет смешным.

Но то, что завтра будет смешным, сегодня не видят таким.

Мы гнали водку из диких груш, вы — свет из дикой воды.

Но и тогда не пили из луж идущие вдоль борозды.

Два главных корня в каждой душе — извечные Страх и Стыд.

И каждый Страх, побеждающий Стыд, людей, как свиней, скопит.

Два главных корня в каждой душе среди неглавных корней.

И каждый, Стыдом побеждающий Страх, хранит молоко матерей.

Что ж, древний обычай себя изжил, но тот ли будет рабом,

В котором сначала кровь из жил, а доблесть уходит потом.

Пусть родины честь и честь очага не так понимаете вы.

Но если сумеете вечно хранить, вы будете вечно правы.

Но правом своим и делом своим вам незачем нас корить —

Мы садим табак, мы сушим табак, мы просим у вас закурить.

Баллада об охоте и зимнем винограде

Памяти Роуфа

Как ты рванулся, брат мой,

Вслед за бегущей косулей!

Как ты рванулся, брат мой.

Пулей рванулся за пулей!

Как ты стрелял с разбегу.

Вниз пробегая по склону.

Черный по белому снегу

Вниз пробегая по склону

Грянула третья пуля,

Грянула, чтобы настигнуть!

Перевернулась косуля.

Хотела судьбу перепрыгнуть.

Вихрями крови и снега

Кончилась, затихая.

Словно упала с неба

Летчица молодая.

Ты горло лебяжье надрезал,

Чтобы не думать об этом.

И обагрилось железо

Струйкой горячей, как лето.

И вдруг: виноградные гроздья,

Лоза на ветке ореха.

Ледяные, черные гроздья

Сверкнули тебе из-под снега.

Чудесная неразбериха!

Ты дерево взглядом окинул.

И ты засмеялся тихо

И снова винтовку вскинул.

И выстрел ударил над лесом,

И эхо метну лось следом.

Ты гроздья лиловые срезал.

Как пару дроздов дуплетом.

На шее тяжесть косули.

Снега разрывая, как пахарь,

Ты шел, а губы тянули

Ягод холодный сахар.

И капали капли со шкурки

Тобою убитой косули,

А виноградные шкурки

Ложились, как черные пули.

Мы знали в погоне надсадной

Тяжелое пламя азарта.

Но разве мы знали, брат мой.

Какая нам выпадет карта?

И разве я знал, что за год

Губы навек остудишь.

Как шкурки проглоченных ягод.

Выплевывать легкие будешь?

Ломоть поминального хлеба.

Поминальной струи услада.

Бесконечное зимнее небо.

Ледяная гроздь винограда.

В Сванетии

Никогда не позабуду

Этот сванский хуторок.

Он возник подобно чуду

Среди каменных дорог.

Здесь эпоха на эпоху

Навалилась впопыхах,

Здесь российскую картоху

Сван сажает на полях.

Край форели и фазана

В пене с головы до пят.

Во дворе любого свана

Свой домашний водопад.

Глядя в пропасти с уклона,

Можно сдуру, невпопад.

Дьяволу по телефону

Позвонить в ближайший ад.

Над дорогой в диком крене

Хищно замерла скала.

На лугу схлестнулись тени