Пароль: "Директор" - [90]

За несколько дней до начала суда двери камер в подвалах РСХА и здании полицейского управления открылись и чиновники кратко объявили заключенным о предстоящем слушании дел. Генрих Шеель вспоминает: «Как раз перед полуночью дверь камеры Курта Шумахера открыли; он лежал, скованный наручниками на кровати. Шумахер хотел подняться, когда чиновник, сопровождаемый дежурным надзирателем, вошел в камеру со словами: „Оставайся на месте. Ты — Курт Шумахер? Завтра ты предстанешь перед Второй палатой Имперского военного трибунала. Тебя обвиняют в следующих преступлениях… (последовало перечисление статей). Все понял? Хорошо“.» Все дело заняло не более минуты.

Никто из заключенных не знал точно, в чем его обвиняют, за исключением, пожалуй, Вайзенборна, которому в числе немногих позволили мельком взглянуть на документы. Вайзенборн говорит, что пришедший в его камеру человек «держал перед ним лист бумаги и прикрывал его рукой, так что он смог быстро пробежать глазами всего несколько строчек». Адольф Гримме вспоминает: «Мне никогда не дали копии выдвинутого против меня обвинения. Поэтому, когда меня вызвали давать показания, пришлось полагаться буквально на догадки.»

В первое время защита тоже столкнулась с большими проблемами. Поскольку весь процесс держали в тайне, в суд допускали только юристов Имперского военного трибунала — четверо адвокатов на 76 обвиняемых! Но даже им сообщали о начале процесса в самый последний момент. Так, например, адвокат Гримме доктор Курт Валентин узнал о нем за день до суда. Самого Гримме представили его защитнику только за несколько минут до слушания дела, когда Валентин «вошел в комнату, в которой мы ожидали начала процедуры. Он подошел ко мне и сообщил, что у него… ещё пока не было возможности изучить документы». Для адвоката защиты было чрезвычайно трудно различить отдельные дела, когда начинались слушания суда. Они едва знали, в чем состоят обвинения; и хотя документы раздали заранее, адвокатов обязали не показывать их своим клиентам и вернуть, как только объявят приговор, а впоследствии хранить «полное молчание и тайну».

Процесс мог стать настоящим юридическим фарсом, если бы судьи РКГ не настояли на соблюдении минимума юридических норм. Суд состоял из двух профессиональных судей и трех офицеров,[27] и они в полной мере несли ответственность за соблюдение прав обвиняемых. Адвокатам разрешили внимательно ознакомиться со всеми документами, а заключенным позволили полную свободу высказываний.

Надо отметить, что Вторая палата в Имперском военном трибунале считалась самой либеральной. Главная заслуга в этом принадлежала её председателю Крелю, который часто защищал обвиняемых от грубых нападок Редера. Хотя его собственный взгляд на проступки обвиняемых, вероятно, мало чем отличался от мнения обвинения, он постоянно следил, чтобы стараниями Редера злой дух нацизма не просочился в святилище Имперского военного трибунала.

Вернер Краусс утверждает, что трибунал «с трудом пытался удержать процесс в рамках юридического этикета», тогда как Редер «со своей грубой партийной фразеологией часто выходил за всякие рамки». Даже такой суровый критик, как Грета Кукхоф, впоследствии назвала Креля «человеком с высокими моральными принципами и чувством ответственности». Защитник Куммерова, Вернер Мюллерхофф, считал Креля «военным судьей с несомненно честным характером» — мнение, которое никто не оспаривал.

Первых обвиняемых в главный зал Имперского военного трибунала в доме 4/10 на Вицлебенштрассе, Берлин-Шарлоттенбург, привели в 9 часов 15 минут 14 декабря 1942. Это были советник Министерства иностранных дел Рудольф фон Шелия и его помощница, агент Ильзе Штебе.

Сам процесс шел всего несколько часов, приговор выносили в тот же день. Адвокат фон Шелия Рудольф Безе вспоминает: «Дело, как признался мне фон Шелия, с самого начала представлялось совершенно безнадежным». Улики обвинения были абсолютно бесспорны. Редер смог представить расшифрованные радиограммы русских и фотокопии платежных квитанций, обнаруженных у агента-парашютиста Коэнена. Они бесспорно доказывали, что обвиняемый многие годы работал на советскую разведку.

Рудольф фон Шелия, как и Ильзе Штебе, полностью признал свою вину, тем не менее он сделал вид, что не знал, на какую страну работал. С другой стороны, коммунистические убеждения Ильзе Штебе не позволяли ей воспользоваться этой уловкой, и она подтвердила, что ей с самого начала было известно о работе на Москву. Приговор не заставил себя долго ждать: «По статье о государственной измене фон Шелия и Штебе приговариваются к смертной казни и лишению всех гражданских прав».

Не менее убедительными оказались улики обвинения, когда 16 декабря Редер представил вторую, самую важную группу обвиняемых: Харро Шульце-Бойзена, доктора Арвида Харнака, их жен, радистов Курта Шульце и Ганса Коппи, обоих Шумахеров, графиню Эрику фон Брокдорф, помощника радиста Хорста Хайльмана, секретаря Шульце-Бойзена Иоанна Грауденца, агента Эрвина Гертса и военного информатора Герберта Гольнова.

Суд заседал четыре дня, но никто из обвиняемых не смог оспорить представленные обвинением улики. Ближайшее окружение Шульце-Бойзена во время следствия сделало настолько полные признания, что судьям пришлось просто дожидаться формального завершения слушания.