Пароль: "Директор" - [113]

Но и здесь факты следует отделить от домыслов. Бывшие участники «Красной капеллы» упрямо настаивают, что организация Шульце-Бойзена широко представляла различные слои немецкого Сопротивления. Согласно Вайзенборну, она включала в себя весь спектр «от консерваторов до коммунистов». Эрнст фон Саломон даже обнаружил в её составе «преуспевающих молодых людей, министерских служащих и офицеров СС». Яростный защитник казненного брата Фальк Харнак заявляет, что у «Красной капеллы» существовали прочные и обширные связи с группой «20 июля», а также с большинством иностранных держав.

Такие утверждения создают этой группе заведомо ложный политический образ. Ведь на самом деле она представляла собой конгломерат из молодых коммунистов, марксистов, левых пацифистов, представителей рабочего класса и интеллектуальной богемы с левыми убеждениями. Несмотря на свой сектантский оттенок, эта организация решилась на бескомпромиссную борьбу с диктатурой нацизма, но вряд ли её можно было считать представительницей немецкого нонкомформизма в Третьем рейхе.

В «Красной капелле» не было ни одного представителя рабочей социал-демократии или прусской аристократии, которые 20 июля 1944 года взбунтовались против курса нацистов, ведущего рейх к катастрофе. В ней не нашлось места ни единому представителю либеральной буржуазии, профессиональных военных или профсоюзных активистов, за исключением нескольких чиновников.

Защитники «Красной капеллы», пытавшиеся доказать наличие в её рядах широкого спектра представителей консервативных кругов, стараются не вспоминать про тех людей, за смерть которых она несет известную долю ответственности. Ведь причины гибели Гольнова, Гертса и им подобных вызывают только осуждение. Искусственное включение таких людей в её состав — это вопиющую попытку максимально расширить социальную базу организации и замаскировать её бесспорно коммунистический характер. В число её членов охотно включали алчных бюргеров, подобных Куммерову и Шелия — но только до тех пор, пока достоянием общественности не стали истинные мотивы их действий.[34]

В интересах исторической правду следует провести четкую границу между ближайшим окружением Шульце-Бойзена и реальными участниками Сопротивления, посвятившими жизнь борьбе с нацизмом, но не имевшими желания заниматься шпионажем. Шульце-Бойзен стал для них идолом, потому они не знали о его причастности к советской разведслужбе. Им и в голову не приходило, что соратники могут хладнокровно принести их жизни в жертву. В глазах этих людей существовал только один долг, один кодекс чести: противостояние варварству, скрытому за националистическими лозунгами, и борьба за лучший мир, достойный человечества. В результате именно они стали подлинно трагическими персонажами этой истории.

Трудно представить что-либо более трагичное, чем последнее письмо Като Бонтье ван Беек из камеры смертников: «Мама, участие в этом деле особой славы не приносит… Самое печальное состоит в том, что я даже не знаю, за что должна умереть». Ее жизнь и смерть заслуживают особого уважения, поскольку до самого конца она не запятнала себя двойной моралью, которая привела Шульце-Бойзена и его друзей на службу иностранной державе.

Все остальные члены организации, конспираторы из окружения Шульце-Бойзена и Харнака, нисколько не скрывали, что бросают вызов условностям и традициям. И в самом деле, это было истинной основой их борьбы с гитлеризмом и буржуазным миром. До самой своей гибели они так и оставались агентами — любителями, действовавшими из своих политических убеждений, скорее старательными, чем эффективными шпионами. И своим политическим протестом доказали потомкам, что даже в эпоху соглашательства оставались люди, прислушивавшиеся только к голосу своей совести.

Тем не менее выбранное ими оружие — шпионаж в пользу иностранной державы — означает, что Шульце-Бойзен и его ближайшее окружение не могут быть причислены к рядам участников немецкого Сопротивления. Сам факт их работы на советскую разведку разверз перед ними непреодолимую пропасть, и для большинства немцев антифашист Шульце-Бойзен и его окружение остались просто предателями, тайными ставленниками страны, которая могла подавить в Германии демократические свободы с не меньшей эффективностью, чем в этом преуспел национал-социализм.

История немецкого движения Сопротивления содержит примеры оправданного предательства. Хотя, если рассматривать рейх Адольфа Гитлера, к нему понятие предательства в нормальном юридическом смысле этого слова просто неприменимо. Как говорит биограф Дитриха Бонхоффера Эберхард Бетге, в исключительных случаях истинный патриот просто обязан сделать то, что при других обстоятельствах остается уделом заурядного негодяя. Но такое предательство может и должно иметь чисто политические цели, которые следуют из оценки ситуации. Тогда его связь с противником и передача секретной информации направлена на побуждение того к действиям, создающим условия для свержения незаконного режима в собственной стране.

Только этим и ничем больше можно объяснить, почему в 1940 году полковник Ганс Остер трижды информировал западные державы о дате начала германского нападения. Он хотел подтолкнуть противника на ответные меры, чтобы таким образом в самом зародыше подавить военную авантюру Гитлера и создать условия для выступления против него военного руководства страны. Цель такого предательства, несомненно, является политической, поскольку никакого намерения усилить военный потенциал противника или содействовать его победе у Остера не было. Хотя в глазах других людей это было настоящим предательством, заслуживающим самого сурового наказания.