Пароль - Балтика - [27]
Несли потери и истребители, охранявшие остров и подступы к нему. Тяжело раненный, истекая кровью, вел воздушный 6oii летчик Сгибнев.
За все время пребывания на острове летчики только однажды усомнились: а верен ли прогноз, полученный от Каспина?
Балтийский метеоролог сообщал, что погода идет на улучшение. Данные были приняты во внимание при назначении очередного вылета с Кагула и Асте. Но когда до возвращения самолетов оставалось менее двух часов, местность вокруг островных аэродромов стало закрывать туманом. Видимость ухудшалась с каждой минутой.
Туман редко появляется мгновенно. Его, как правило, можно предвидеть. Выходит, оплошал Каспин? Жаворонков по радио связался с Таллином и Ленинградом:
— Как у вас?
— Отличная погода, видимость — сто километров.
Выходило, что туман — явление местное, связанное с неожиданным похолоданием. Но как быть, если и аэродромы закроет так, как закрыло посты наблюдения? Жаворонков поначалу решил по радио направить Преображенского и Щелкунова на аэродромы в Палдиски и Таллин — единственные базы в Эстонии, остававшиеся еще в руках Балтфлота.
Распоряжение принять самолеты было передано на аэродромы, оставалось лишь перенацелить ДБ, возвращавшиеся из рейда на Берлин.
И тут Жаворонков заметил странное явление: туман вокруг аэродрома стоял сплошной стеной, а само поле проглядывало сквозь редкую пелену. Генерал десять-пятнадцать минут стоял на поле вместе с Оганезовым, наблюдая за состоянием тумана.
— Ну, комиссар, становится хуже?
— Нет, хуже не становится, правда, и лучше не становится.
— И все же садиться можно, — решил — генерал.
Он сам вызвал по радио полковника Преображенского и майора Щелкунова. Сказал о тумане, о запасных аэродромах, на которые надо идти, если летчики не уверены:
в том, что смогут произвести посадку.
Преображенский, веря в мастерство своих летчиков, решил вести группу на Кагул.
На посадочном "Т" у ночных огней стояли Жаворонков и Оганезов. Как-то неожиданно вывалился из белой пелены ДБ Преображенского, приземлился, побежал по посадочной полосе и исчез в белой вате.
Ефремов напряженно смотрел вниз, пытаясь увидеть поле или какой-либо ориентир, чтобы убедиться в том, что вышел к Кагулу. Хотел уже пойти на второй круг, как вдруг из тумана возникла фигура матроса-стартера и белая парусина "Т". Дошли! Вот сейчас, когда зару-ливаешь в укрытие, можно считать, что полет завершен благополучно.
Сели Плоткин, Гречишников и другие балтийцы.
Несколько экипажей из полка дальней авиации, не видя посадочной полосы, ушли на запасной аэродром. А один все пытался сесть. Трижды заходил ДБ на посадку. Его отсылали в Палдиски, но, очевидно, горючее было на исходе. На развороте самолет свалился на крыло и пошел к земле. Роковым оказался туман…
В этом полете военным объектам Берлина был нанесен особенно большой урон. Но и во многих самолетах зияли пробоины от осколков снарядов и пулеметов перехватчиков.
— Значит, усиливается противодействие? — спросил Жаворонков, осматривая ДБ.
— Усиливается, — ответил Преображенский. — Но мы к этому привыкли еще над переправами у Двинска.
Профессиональный военный законно гордится, если операция проходит так, как им задумано. И Жаворонков был доволен тем, что, несмотря на растущее зенитное и истребительное противодействие, наши летчики регулярно бомбят Берлин. Бомбят в одни и те же часы и даже минуты.
Чередовали направление удара, сбрасывали бомбы с высоты то в 5, то в 7 тысяч метров, но в одно время. И к понятию "немецкая аккуратность" добавили аккуратность русскую, советскую.
Шла своеобразная дуэль: каждый день, а то и дважды в сутки гитлеровская авиация бомбила Кагул и Асте, и гитлеровские летчики, очевидно, не раз докладывали об уничтожении советских бомбардировщиков. Но в назначенный день и час наши ДБ уходили в воздух и шли от эстонского острова Эзель на Штеттин и затем — на Берлин.
Американское агентство Ассошиэйтед Пресс в те августовские дни писало, что берлинцы, которых в свое время уверяли, будто их городу не грозит опасность воздушного нападения, теперь знают, что германская столица уязвима для налетов как английской, так и советской авиации, это весьма важный психологический фактор, который окажет большое влияние на моральное состояние немцев.
Не приходилось сомневаться, что командование германских военно-воздушных сил постарается во что бы то ни стало уничтожить островную базу. Что если противник обрушится на Кагул и Асте в тот момент, когда ДБ-3 с подвешенными бомбами выруливают на старт?
И вот Жаворонков, настаивавший на точном соблюдении времени каждого вылета, решил изменить уже сложившийся график.
Преображенский и Щелкунов сделали все, чтобы выполнить приказ. Летчики, штурманы, стрелки-радисты отдыхали в этот день меньше обычного. Обслуживающее. подразделение к назначенному часу обеспечило все — от питания до бомб. Технический состав в более сжатые сроки подготовил ДБ к вылету. И раньше, чем обычно, вышли в море катера военно-морской базы — на случай, если летчикам потребуется помощь.
Солнце еще только собиралось садиться. Было совсем светло. Взлетать в такое время — одно удовольствие. А вот возвращаться придется в темень.
Мария Михайловна Левис (1890–1991), родившаяся в интеллигентной еврейской семье в Петербурге, получившая историческое образование на Бестужевских курсах, — свидетельница и участница многих потрясений и событий XX века: от Первой русской революции 1905 года до репрессий 1930-х годов и блокады Ленинграда. Однако «необычайная эпоха», как назвала ее сама Мария Михайловна, — не только войны и, пожалуй, не столько они, сколько мир, а с ним путешествия, дружбы, встречи с теми, чьи имена сегодня хорошо известны (Г.
Один из величайших ученых XX века Николай Вавилов мечтал покончить с голодом в мире, но в 1943 г. сам умер от голода в саратовской тюрьме. Пионер отечественной генетики, неутомимый и неунывающий охотник за растениями, стал жертвой идеологизации сталинской науки. Не пасовавший ни перед научными трудностями, ни перед сложнейшими экспедициями в самые дикие уголки Земли, Николай Вавилов не смог ничего противопоставить напору циничного демагога- конъюнктурщика Трофима Лысенко. Чистка генетиков отбросила отечественную науку на целое поколение назад и нанесла стране огромный вред. Воссоздавая историю того, как величайшая гуманитарная миссия привела Николая Вавилова к голодной смерти, Питер Прингл опирался на недавно открытые архивные документы, личную и официальную переписку, яркие отчеты об экспедициях, ранее не публиковавшиеся семейные письма и дневники, а также воспоминания очевидцев.
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.