Пароход идет в Яффу и обратно - [31]

— У вашего сына талант художника, — говорили соседи.

— Если недорого, почему не нанять учителя? — решил богач-садовладелец.

Он вызвал к себе Гордона.

— Я бы хотел посмотреть, — сказал он, — что вы умеете? Годитесь ли вы для того, чтобы учить моего наследника?

Гордон принес небольшую коробочку для мелкой монеты с резным изображением фараоновой дочери, вылавливающей из воды просмоленную корзинку с плачущим младенцем Моисеем.

В гостях у Аписа сидел Пинхас Зильбер, один из руководителей Бецалела. Он схватил коробочку и стал плеваться от восторга.

— Вы же молодой человек! — воскликнул Зилбер. — Откуда вы знаете, что женщина может быть так хороша? Господин Апис, он же сделал ее такой бледной с таким тонким носом, что это опасно брать руки. Это уже не дочь фараона, а сама Лилит. Нет, посмотрите на корзину, в которой лежит ребенок! Вот только Моисею нашему он сделал такой нееврейский нос, что просто поражаешься, чего ради этот Моисей так много возился с еврейским народом…

После такой оценки самого Зильбера из Бецалела Иона Апис назначил Гордону два фунта в месяц.

Глава девятая

Через пять недель в Иерусалим приехали наконец Илья Шухман и Герш Гублер. Они познакомились там с палестинским евреем Ровоамом Висмонтом. Он заглянул с ними в строительную организацию национального комитета «Солен-Боне», и их взяли на временную работу. Организация решила укатать гравием дорогу от Тель-Авива до Песах-Тикво. Шухман и Гублер получили тележки и целые дни нагружали на них гравий с берегов Средиземного моря. Они ночевали в бараке и сильно загорели на жарком сентябрьском солнце. Уже в первые дни друзья начали ссориться. И хотя они продолжали есть свою кашу и простоквашу из одного котелка и одной ложки, но Шухман как-то сознался Гублеру, что боится за него.

— Ты что, разочаровался во мне? — спросил Герш.

— Еще нет, — ответил Илья, — но боюсь, что разочаруюсь.

Спор возник из-за ночлега. Их барак стоял на краю Тель-Авива. Через весь город тянется вдоль моря нарядная улица имени генерала Алленби. Улица покрыта асфальтом, с утра до вечера мчатся по ней дорогие автомобили — черные и желтые, голубые и синие. По обеим сторонам выстроились веселые праздничные особнячки с садами и гостиницами в швейцарском духе, с черепичными крышами и резными балкончиками, увитыми зеленью. Блещут богатством витрины магазинов, веселые пары сидят на верандах столовых и ресторанов, повсюду мелькают шумные и хорошо одетые туристы в белых шляпах и пробковых шлемах. Играет музыка. Стриженые девушки перебирают клавиши роялей. Идут с пляжа купальщики. На улице Алленби шумно, празднично.

— За мной, — сказал десятник.

Друзья шли за ним через всю улицу, и Герш Гублер все гадал, в каком доме он оставит их ночевать. Наконец улица кончилась. Сразу все стало тихо, пустынно, бедно. За улицей — поле, и посреди поля стояло несколько бараков. В одном из них им отвели две койки.

— Могли бы устроить и получше, — проворчал Гублер после того, как ушел десятник. — Все же мы свои люди, евреи.

— Начинаются советские штучки, — строго сказал Шухман, — во всем мире рабочие всегда ночуют в бараках. Это же временная работа.

— Но мы приехали к себе домой, в свою страну.

— Заслужишь — тебе дадут квартиру получше, — ответил Шухман.

Он и сам был смущен плохим приемом, но убеждал себя, что так надо и что все правильно. Нет, не это его огорчало. Все равно они скоро поедут в Иерусалим и устроят собственную колонию, где будут жить как самовластные хозяева, на своей земле. Его смутила встреча, какая была оказана новым переселенцам. В конце второй недели в Яффу прибыл пароход с эмигрантами. Группа сионистов обратилась к советскому правительству с просьбой отправить их в Палестину. Они ссылались на декларацию Бальфура.

— Мы едем к себе домой. В лице лорда Бальфура Англия объявила Палестину еврейским государством.

Советское правительство отнеслось к заявлению сионистов весьма иронически, но не сочло нужным препятствовать, и в один из весенних дней 1919 года из Одессы отошел в Яффу пароход с двумя сотнями сионистов.

Ступив на палестинскую почву, эмигранты прежде всего пожелали видеть верховного комиссара Палестины, лорда Герберта Самюэля.

— Лорд — еврей, — говорили эмигранты, — и он захочет поговорить со своими соплеменниками, вернувшимися на свою старинную родину.

К верховному комиссару их не пустили. Петиция эмигрантов до него не дошла. Им был выслан навстречу чиновник из канцелярии лорда. Чиновник был англичанин. Зато их шумно встретил национальный комитет. На пристань явился сам Хаим Вейцман. А вечером, на собрании в Доме халуцим, был большой праздник. Все пели сионистский гимн «Ойд лой овдо» и танцевали любимый в Палестине танец — «Ойру».

На вечере выступил военный герой Трумпельдор. Как гордо держал он единственную руку! Как нарядно сидел на нем английский френч, увешанный орденами! Речь его была торжественна, но все же прибывшие распознали в этой торжественности тревожные жалобы. Военный герой Трумпельдор намекал на ограничение маккавейских батальонов. Но оркестр снова заиграл «Ойд лой овдо», снова пошли по рукам бело-голубые флажки, и вечер кончился хорошо. Эмигранты постарались забыть обе обиды — и отказ Герберта Самюэля, и тревожные вести о еврейской армии.