Парни - [6]

— Вот что, товарищи дорогие, — сказал человек в кожаной тужурке. — Те цены, которые вы назначаете за выгрузку бута, — неслыханны в нашей практике. Я звонил самому Царевскому: «Никак нельзя, говорит, это прямо расточительство».

— Воля ваша, — ответил Михеич покорно, но твердо. — Айда, ребята, домой.

— Дело полюбовное, — произнесли вслед за Михеичем остальные, — вольному воля, спасенному рай, находите народ дешевле.

Они тронулись разом, но человек остановил их:

— В барже триста тысяч пудов. Ежели вам так платить за каждую, то сколько же вы денег загребете при этом? Мы видим всё — не дураки.

— На торгу два дурака, милый: один дешевле дает, другой дорого просит.

Михеич отвернулся к своим, ворча:

— Мы вашего жалованья не считали, карман ваш боже упаси контролировать. Может, вы больше нашего в день выгоняете. Рестораны и всякие потехи для кого-нибудь приспособлены.

Наш брат туда носу не кажет. Эк, чем корить вздумал! Трогайся, ребята, по домам, чем лясы точить! — приказал он.

— Я позвоню Царевскому, — сказал человек невесело, — как хочет он.

— Позвони, — согласился Михеич спокойно. — Ребята, обожди малость.

Артельщики сели на старые места, а человек в кожаной тужурке ушел в конторку, вернулся вскоре и сухо отрезал:

— Царевский согласен. Принимайтесь за дело. Выгружайте скорее. До зарезу нужно… Во!..

— Давно бы этак, — заговорили люди разом, — для чего рабочего брать измором? Бумажечку дадите на баржу, товарищ Глухов, али иначе как?

Товарищ Глухов сердито вырвал лист из записной книжки и подал его Михеичу:

— Предъявите там!

Михеич отошел к своей артели и, хитро щурясь, сказал ласково:

— Ребятушки, за дело! Расщедрился, сукин кот.

Вслед за ним артельщики заулыбались. Потом двинулись тропами к берегу реки. Иван последовал за ними. Он поравнялся с Михеичем, дернул его за рукав, промолвив:

— Пристать к вашей компании мне не можно?

— Отчего не можно, — ответил тот. — Видно, что образина у тебя здоровая и сила есть, и ежели лениться не будешь, — коренной нам соучастник. Но наперед уговор держать: на первые разы получать будешь половину суточных, как ты новый человек и неопытный по разгрузочной части. У меня таких в артели не ты один.

— Ладно уж, согласен на половину. Такое дело. Я вот, Михеич, — вдруг захотелось говорить Ивану по-родному, — вроде невесты без места. Отец у меня жизни решился по добровольности, а на моих полосах этакое вынудили!.. (Он показал на ряды бараков.) Теперича я тоже — пролетария всех стран, соединяйтесь. Долго ли это будет, Михеич?

— Что, дородный?

— Постройки разные, машинный грохот.

— Э, милый, это только зачало. Вся земля покроется рельсами, а в воздухе, где галки летали, аэропланы будут гулять и шуметь телеграфные проволоки — к тому все идет…

— Страшно.

— Страшнее впереди, милок. А пока — у тебя дом и двор есть, и по нужде выйти куца можно. Но близко время, что и жилья своего мужик лишится, и переведут всех до единого на казенные квартиры, и на тех казенных квартирах ты будешь весь с потрохами казне принадлежать, как во время крепостной неволи, и тогда — мат полный. А теперь, милый, ты в своем домишке живешь.

— Так точно.

— А мало ли теперь бездомными ходят? Уйма! Ты счастливец, брат, счастливец. А отколь родом?

— Монастырский. И вот глянь, весь я тут. А на этих местах, что теперь идем, картошку я сажал, лен сеял, ячмень, чечевицу. Чечевица моя была богатырь, первеющая, убей меня бог.

— Верю, милый, верю. Сам стражду душой, но прямо тебе скажу: разница между нами есть. Я зрячий, а ты нет, я линию свою нашел, а ты нет. Про меня в Евангелии сказано: «Имеющий уши да слышит», и я слышу. Из слышащих я, а ты недоумок. Больше тебе ничего не скажу.

Компания Михеича состояла из людей одинакового, неуловимого для Ивана обличья, говорящих затейливо и умно, работающих прилежно, организованных в бригаду. Михеич звался представителем артели, и от Ивана не укрылось, что с новичками рассчитывались «как доведется», а с остальными делил деньги Михеич ровными долями. По обмолвкам примечал Иван также — деньга плыла к ним густо. Река замерзнуть готовилась, а начальники имели приказ вывезти стройматериалы по воде. Михеич диктовал начальству цены, и часто слышал Иван насчет Глухова:

— Заноешь ты у меня еще не такую песню! Коим голосом рявкнул, таким тебе и отрявкнулось.

Михеич выдавал Ивану сколько хотел, но и та выдача казалась Переходникову кушем. Всеми помыслами пытался срастись Иван с артелью. Это не всегда удавалось. Михеич ласков с ним был, но в серьезные беседы его не вводил. Вечерами Михеич с приближенными высчитывал, сколько выручено, потом разговоры были про слухи, явившиеся невесть откуда, — будто б на разгрузку бута брошены начальством ударники. Про ударников (это слово Иван впервые услышал) все они говорили ругаясь.

Однажды утром, придя на эстакаду, Иван застал людей — молодых, как он, девушек и парней. Они сидели и хохотали шумно, а в стороне стояла смиренно артель Михеича. Товарищ Глухов подошел к ней и бросил слова:

— Попробуем опереться на ударников. Должны понять вы: здесь социалистическое строительство, а не частный подряд купца Бугрова.