Парни - [54]

Она присосалась к его боку и зашептала:

— Не гони меня, люба ли я тебе, не люба ли. Я во сне тебя каждую ночь видаю и, окромя тебя, не вижу добрых людей. Один умен, да не честен; тот честен, да не умен, а этот и умен и честен, да не работяга. Не гони меня, я душу исстрадала, по тебе думаючи.

— Брось охальничать, народ идет. Больно ты к хитрости привычная. Бабьи увертки твои я распознал. Обучена всему, всяким пакостям. И врешь ты за милу душу. Карман у тебя один в почете.

— Я всего лишилась, и жалости к деньгам у меня нету. А доброго человека потеряла!

— С кем видеться-то сегодня обреклась? — спросил Иван сердито. — Чай, негоже на сто мишеней целиться.

— Как хочешь, — ответила она серьезно. — Видно, ты меня не любишь. Когда любят, так яд даже принимают и бросаются в воду, вроде утопиться, а у тебя кровь холодная. Шибко ошиблась я в тебе.

— Я не то что стреляться или как, я ногтя не отдам своего за любую потаскуху.

— За эти слова ты ответишь, Иван. Ты ударник, — ответишь. Я работница, а не кто-нибудь, меня бригада защитит.

— Ты всем известна. Птица стреляная. Неспроста из барака куда-то на соцгород переселилась. Наверно, голубь какой-нибудь приветил.

Анфиса сказала тихо:

— Видно, испортился ты, Иван. Какие у тебя мысли дурные! Живу я на соцгороде с родней.

— Тебе весь мир родня. Каждый за твой подол цепится. Какая может быть родня у тебя, когда тятя-покойник сказывал — ни единого человека у тебя нету? И ежели бы нахальным я был, так пойти бы к тебе, да и проверить, с какой родней ты живешь.

— Моя квартира ни для кого не секрет. Иди, да и погляди.

— Смотри, — сказал он хмуро и примирительно, сердце его стало радостнее биться, — я и взаправду пойду.

— Так что же. В самом деле, как я буду рада! — Она взяла его за руку и повернула в сторону на шоссе.

Глава XXIV «ДЕЛО-ТО КАКОЕ!»

Иван шел в соцгород со свинцовой тяжестью в сердце. Все думалось: кого это она называла «родней»? Потом другая мысль приходила в голову: если бы она «жила с ним», так, наверно бы, не пригласила. «Нет, она пригласит, — брало верх сомненье, — в этом случае к бесстыдству привыкла, мотаючись от одного к другому». Он молчал. Анфиса же все время щебетала, и оттого Ивану становилось еще горше.

«А как похорошела! — решил он. — Чисто булкой стала, и глаза лукавее».

— Про тебя везде говорят — герой, — тараторила она, когда уже подходили к четырехэтажному каменному дому соцгорода. — Маштак, делюга, хотя и не обучен, а «далеко пойдет». Сама не верила, но вижу — факт. Говорят еще, что тебе денег дадут за изобретенную тачку. Я сама читала про тачку, и когда появилась такая, пробовала ее и сама убедилась — удобно кирпичи на ней возить. Факт!

Они взобрались по бетонной лестнице наверх, прошли в отделенье холостых квартир. Двери, разделанные под орех, и чистота коридора — все это Ивану после барака показалось роскошью. А когда Анфиса ввела его в свою квартиру, так он решил: «Да она живет с кем-то из ответственных».

Квартира была в две комнаты, соединенные дверью. В одной, в которую вошли, было очень странно. Стояла кровать с шерстяным, как у всех в бараке, одеялом. На ней лежала свежая газета, развернутая, рядом столик с письменными принадлежностями и вороха книг и бумаг, а вдоль стен были понаделаны полки, и на них лежали книги, только книги. Нигде на заводе Иван не видел столько книг в жилых комнатах. Книги были без переплетов, очень истрепанные и пыльные. Иван окончательно решил, что Анфиса морочит его, что она вышла замуж за ученого и вот теперь хочет перед ним пофорсить…

— Пойдем ко мне, — сказала Анфиса, — у меня чище.

Иван в горестной досаде застыл на месте. Анфиса взяла за руку и ввела в соседнюю комнату.

— Садись да язык развязывай, герой!

Иван поглядел на убранство комнаты, на стал с белой скатертью, на кровать, знакомым одеялом покрытую, на столик с женскими коробочками, и все это ему показалось большой роскошью. И он сказал сердито:

— Вовсе я не герой, я барачный житель. Нашему брату и там хорошо.

Он стоял, не хотел садиться.

— Ты сердитый какой-то али разобиделся на кого-то?

Иван повернулся и пошел к выходу.

— А ты не дури, — сказала она, схватив его за рукав, — посиди малость.

— Как бы до чего не досидеться.

— А до чего досидишься?

Иван молчал. Наконец она протолкнула его вперед.

— Эх ты! — сказал он. — Было время, меня обманывала. Все такая же осталась. А я думал — изменилась.

— Чего ты городишь, никак в толк не возьму!

Иван вырвался из ее рук, и когда подошел к двери, она вдруг отворилась, и на пороге показался Мозгун. Он без удивленья спросил:

— Эге, заигрываете, молодые люди?

Иван оробел.

— Никто не заигрывает, — сказал он. — Сама она лезет. Ты ее не знаешь. Она «такая».

— Какая? — переспросил Мозгун удивленно.

— Ни одного не пропустит.

Мозгун развел руками.

— Не понимаю.

Он озабоченно разделся, глядя на столбами стоящих Ивана и Анфису, и сказал:

— Давай чай пить, сестра.

— Как — сестра?! — вскричал Иван испуганно.

— Очень просто. Как бывают сестрами. По единоутробности, — ответил Мозгун тем же тоном. — Присаживайся!

Иван сел на стул, язык его прилип к гортани, вихрем понеслись думы в голове, одна другой шальнее. Он попробовал улыбнуться, только ничего из того не вышло, и он вымолвил сокрушенно: