Парнас дыбом - [13]

и, к озеру придя, окаменела вдруг.

С тех пор прошли года тягучей вереницей.

Но до сих пор хранит песок скелет царицы

и над водою тень костей берцовых двух.

1907 г. (А. Финкель)

К. Д. Бальмонт

_{(На два голоса)}

Оставив дома Доротею,

пошел купаться Веверлей.

— Как в полдень тают тучки, млея,

как солнце в полдень золотей.

Берет он, плавать не умея,

с собою пару пузырей.

— Как солнце гаснет, золотея,

как тучки вечером алей.

Нырнул он прямо головою,

нырнул он в пруд, как только мог.

— О, как мне страшно в часы прибою,

о, как тревожно хрустит песок.

Но он остался под водою,

ведь голова тяжеле ног.

— О, как подавлен я темнотою,

о, как мне страшно, а путь далек.

Удостовериться хотела

жена его, узнав беду.

— Как отдаешься ты мне несмело,

твоей я ласки чаруйной жду.

И вмиг она окаменела,

увидев ноги в том пруду.

— О, как целуешь ты неумело

в каком-то сладостном бреду.

И поросли травой аллеи,

и высох пруд, и сад заглох.

— Как в полдень тают тучки, млея,

о, как тревожно хрустит песок.

Но остов бедной Доротеи

торчит там вместе с парой ног.

— Как солнце гаснет, золотея,

о, как мне страшно — а путь далек.

1908 г. (А. Финкель)

Александр Блок

Где дамы щеголяют модами,

где всякий лицеист остер,

над скукой дач, над огородами,

над пылью солнечных озер, —

там каждый вечер в час назначенный,

среди тревожащих аллей

со станом, пузырями схваченным,

идет купаться Веверлей.

И, медленно пройдя меж голыми,

заламывая котелок,

шагами скорбными, тяжелыми

ступает на сырой песок.

Такой бесстыдно упоительный,

взволнован голубой звездой,

ныряет в воду он стремительно

и остается под водой.

Вздыхая древними поверьями,

шелками черными шумна,

под шлемом с траурными перьями

идет на пруд его жена.

И ноги милого склоненные

в ее качаются мозгу,

и очи синие, бездонные

цветут на дальнем берегу.

И, странной близостью закована,

глядит за темную вуаль

и видит берег очарованный

и очарованную даль.

И в этой пошлости таинственной

оглушена, поражена,

стоит над умершим единственным

окаменевшая одна.

1910 г. (А. Финкель)

Андрей Белый

Я только временный заем

у йогов Дорнаха всевластных,

я — стилистический прием,

инструментовка на согласных.

И Доротеин Веверлей,

и Доротея Веверлея

над бессловесной бездной реют,

как закипевший словолей.

Я — составитель антифонов,

пифагорийская земля.

Тогда еще блистал Сафонов[13],

известность с Надсоном деля.

И Веверлей, усталый мистик,

средь тополей, среди аллей,

голубоглазый злой эвристик,

спешит купаться в водолей.

(Так звуки слова «Веверлей»

балда — неумный гимназистик

переболтает в «ливер лей»,

а Веверлей усталый мистик.)

Идет купаться Веверлей,

оставив дома Доротею,

с собою пару пузырей

берет он, плавать не умея.

Нырнул — лазорь и всплеск в лазорь,

багрец и золото в лазури,

и в небо брызги — розы зорь,

а в воды — розовые бури.

Усталый мистик — бледный йог

с волнистой русой бородою.

Но голова тяжеле ног,

она осталась под водою.

Средь тополей, среди аллей,

среди полей, полуалея,

...чего так медлит Веверлей...

взлетает, тая, Доротея.

(Так мой отец — декан Летаев,

промолвив: интеграл из пи, —

взвихрится и взлетит, растаяв,

взлетая в голубой степи.)

И Доротея в том году

астральное узнала тело.

Но ноги милого в пруду

она узрев, окаменела.

И Мережковский, русский йог,

был воплощенье Доротеи:

...ты знаешь, этот пруд заглох

и поросли травой аллеи.

И Соловьев, лазурный бог,

был воплощенье Веверлея.

...Но все торчит там пара ног

и остов бедной Доротеи.

Так на кресте и в Красоте,

блистая песнею чудесной,

мы умираем во Христе,

чтоб в Светлом Духе вновь воскреснуть.

1911 г. (А. Финкель)

Анна Ахматова

Все как прежде небо лилово,

те же травы на той же земле,

и сама я не стала новой,

но ушел от меня Веверлей.

Я спросила: чего ты хочешь?

Он ответил: купаться в пруду.

Засмеялась я: ах, напророчишь

нам обоим, пожалуй, беду.

Как забуду? Он вышел бодрый,

с пузырями на правой руке.

И мелькали крутые бедра

на хрустящем желтом песке.

Для того ли долгие годы

в одинокой любви прошли,

чтобы отдал ты темным водам

свой загадочный древний лик?!

Тихо сердце мое угасло,

на душе у меня темно.

О, прости, — я не знала, что часто

голова тяжелее ног.

О, как сердце мое темнеет,

не смертельного ль часа жду?

И я одна каменею

на холодном темном пруду.

1914 г (А. Финкель)

Владимир Маяковский

Вы заплесневели,

как какая-то Бакалея,

о, чтобы вас разорвало,

чтоб!

А я лучше буду

кричать про Веверлея

и про то,

как он утоп.

Солнце палило в 3000 дизелей,

ставило ва-банк на какую-то

сумасшедшую игру.

И тогда

Веверлей из дому вылез

и затрюхал на пруд.

Вытер запотевшие красные веки

и, когда

наконец

дошел,

с благодушием, странным в рыжем человеке,

вдруг пробасил

«Хорошо»...

Скинул рубаху, штаны и прочее

и в холодную воду

скок.

Будьте любезны, убедитесь воочию,

что голова тяжелее ног.

Пошел ко дну, как железный ключ, и

даже пузыри не пошли.

А бог потирает ладони ручек,

думает —

здорово насолил.

Идет Доротея,

сажени режет,

идет Доротея,

визжит и брызжет.

Глазами рыщет —

где же, где же

ее Веверлей,

любимый, рыжий.

Уже до колен, до груди, до шеи,

Доротеино тело — кварц.

Стоит Доротея

и каменеет —

ноги, грудь, голова.

100, 1000, миллион, много,

прошло миллиард червонцев лет.

И все торчат Веверлеевы ноги

и Доротеин скелет.

Душу облачите смертным саваном,

лягте живые в гроб.

Я, иерей, возглашаю: