Парижский оборотень - [9]

Подумать только: в Генуе все еще существует приют для детей бедняков, основанный тем самым Датини, и сопливая итальянская ребятня проживает в нем деньги, заработанные банкиром на Питавалях и Питамонах. Ибо Датини привлек к управлению бывшими поместьями враждующих семейств суровых генуэзских дельцов, решивших, что нет ничего лучше и прибыльнее, чем заготовка и продажа леса. Как следствие, Датини получил свое назад, а край с течением времени все больше страдал от эрозии почвы.

Записей о дальнейшей судьбе рода Питавалей почти нет. Мне удалось найти лишь одного представителя семьи в восемнадцатом веке — Гайо де Питаваля[24], перебравшегося из Лиона в Париж и влачившего существование бедного юриста, не гнушавшегося в свободное время пописывать полные сплетен безделицы. Так бы все и продолжалось, но однажды его посетило озарение и он задумал собрать в единую книгу кровавые россказни о преступлениях и их расследовании, услышанные в суде, после чего фортуна улыбнулась ему и имя его прогремело по всей Европе.

Надо же, из-под его пера вышел первый на Континенте сборник детективов. Вскоре у него появились подражатели, но на волне успеха он успел выпустить еще двенадцать таких томов. Немецкий перевод его компиляции предварялся статьей Шиллера. Хотя сейчас он практически позабыт, армия авторов детективных историй, обогатившихся на его открытии, просто обязана скинуться и поставить ему памятник из золота[25].

Что касается Питамонов, то они не раз встретятся нам на страницах этой книги, и мы узнаем их под любой личиной.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Тот, кто заглядывал в прекрасное исследование Фавра, посвященное истории европейской полиции нравов, безусловно заметил и запомнил особенно вопиющий случай, озаглавленный с мрачным (а по мнению некоторых, низкопробным) юмором «Пустите детей приходить ко мне…»[26].

Речь, вне всякого сомнения, идет о деле, которое Галье упоминает на третьей странице своего свидетельства, хотя, кроме фамилии Питамон, там нет никаких иных фамилий. Рассказ Фавра полон и точен касательно имен, названий и дат. Его я возьму за основу повествования.

В начале тысяча восемьсот пятидесятых годов в Париже жила вдова, мадам Дидье. Они с мужем приехали в столицу из провинции, и он весьма преуспел в ювелирной торговле. Месье Дидье был удачливым и честным предпринимателем, а когда умер, оставил после себя приличное состояние. В то время они только что заселились в прекрасную квартиру в новом доходном доме на бульваре Бомарше, поблизости от Фий-дю-Кальвер.

Название соседнего бульвара упомянуто неспроста, потому как там проживал и служил священник по фамилии Питамон, и был он любимым отцом-исповедником мадам Дидье.

Мадам Дидье вела жизнь одинокую, однако ее нередко посещал племянник, молодой человек, которого опасно ранили в уличном бою в феврале 1848 года, после чего он посвятил себя написанию памфлетов в поддержку Наполеона[27]. Но быстрый поворот кумира в сторону консерватизма и империализма несколько пошатнул убеждения этого господина, по-прежнему пылавшего ненавистью к Церкви и аристократии. Посему в описываемое время он колебался, следовать ли ему за вождем или избрать собственную стезю.

Тогда же мадам Дидье взяла из своей родной деревни в дом девочку-сироту лет тринадцати-четырнадцати. Жозефину порекомендовал сельский староста, сказав, что она добронравна и старательна и будет хорошей помощницей по хозяйству.

Племянник сидел у окна и смотрел на улицу. День выдался необычно теплый для середины марта. Вдруг небо заволокло тучами.

— Кажется, сейчас начнется дождь! — воскликнул он.

— Думаешь? — спросила мадам Дидье.

Стоило ей это сказать, как послышался раскат грома и сверкнула молния.

— Видите? — сказал племянник.

— Господи! — вырвалось у мадам Дидье. — У нас в доме ни капли святой воды.

— Святой воды? — со смехом повторил он. — Да вы, никак, с суевериями не распрощались?!

— Прибереги сарказм для памфлетов, дружок, — спокойно ответила тетушка. — Я всегда перед грозой окропляю дом святой водою. Ты что же, хочешь, чтоб нас молнией убило?

Она отложила вязание.

— Моя матушка делала так же. И дожила до восьмидесяти. Кого мне послать? — внезапно задумалась она. — Франсуазы-то сейчас нет.

Франсуаза была кухаркой, других слуг мадам Дидье не держала.

— Пошлите Жозефину, — предложил племянник. — Если не хотите ждать, пока я туда-сюда хромаю.

— Но Жозефина у нас всего три дня, — возразила мадам Дидье. — Она и дорогу не знает.

— Боже ты мой, не надо знать весь Париж, чтобы просто свернуть за угол.

Итак, позвали Жозефину, деревенскую девчонку, и объяснили ей, как дойти до часовни за углом и разыскать отца Питамона.

— И побыстрее, — добавила мадам Дидье, когда комнату сотряс очередной удар грома. Жозефина выскочила на улицу и попала прямиком под бушующий ливень. Задыхаясь, она повернула за угол, вновь и вновь повторяя про себя наставления мадам Дидье. Таким образом она добежала до часовни и чуть не опрометью кинулась внутрь, в темноту помещения.

Жозефина промокла до нитки. Платье прилипло к телу, обрисовав изящество девичьих форм. Ее грудь недавно начала увеличиваться. Тонкая ткань не скрывала этого. Соски отвердели от ударов холодных капель. В последнее время они стали слишком чувствительными. Девочка помнила слова умудренной опытом Франсуазы: «Ты растешь, оттого и болеешь, все через это проходят».