Парижские бульвары - [89]

Уже 9 февраля, спустя неделю после моего первого появления в замке, барон де Батц пожаловал туда собственной персоной. Это событие было достойно любого авантюрного романа. Каждый вечер в Тампль приходил истопник и фонарщик. Он был пьяница, и за бутылку-другую вина был готов на все. Тулан встретился с ним в трактире за стаканом водки и, начав разговор издалека, постепенно дошел до того, что одного его, Тулана, друга очень интересует замок Тампль. Настолько интересует, что он готов заплатить кругленькую сумму, лишь бы удовлетворить этот интерес… Истопнику было безразлично, почему этот интерес так огромен. За деньги он легко согласился на то, чтобы вечером 9 февраля не ходить в Тампль, а свою одежду фонарщика отдать Тулану. Так и случилось.

Барон де Батц, переодевшись истопником, в тот же вечер проник в замок. С самым глубокомысленным видом он осмотрел все фонари Тампля, а затем, опустив на лицо капюшон, пробрался в комнаты королевы, дофина и принцесс, якобы проверяя, как действуют дымоходы и камины. Королева и та ничего не подозревала. Тизон зорко следила за всеми действиями Батца и была, видимо, недовольна тем, что он так долго находится в комнатах узников Тампля.

Вернувшись в Эрмитаж де Шаронн, барон покачал головой.

– Не нравится мне эта Тизон. Очень уж не нравится… Так неужели нет способа заставить ее замолчать?

На следующий день я увидела королеву в окне. Используя тот же язык веера, она передала мне:

«Вы увидите с Туланом нового человека… внешне он вовсе не привлекателен, но он нам очень нужен, и мы должны привлечь его к себе».

Человеком этим оказался гражданин Лепитр, тщедушный, прихрамывающий и высокомерный. Он был одним из четырех комиссаров, избранных Коммуной, то есть напарником Тулана. В отличие от последнего, Лепитр согласился помогать барону не по убеждению. Гражданин комиссар изменил революции ради старорежимной золотой монеты.

Еще через неделю на золотой крючок Батца попались толстяк Мишони, главный инспектор парижских тюрем, и Кортей, военный комендант Тампля. Подкупить половину военной охраны башни было уже легче. С помощью Кортейля к башенному гарнизону был присоединен целый батальон, состоящий исключительно из друзей Батца. Втайне я удивлялась, почему все проходит так легко. Казалось, никто ничего не подозревал. Тизон оставалась единственной, не поддавшейся на подкуп, а вокруг нее все было куплено и повязано на собственной коррупции…

Два остальных комиссара и члены муниципалитета, в обязанности которых входило наблюдение за Тамплем, вели себя необыкновенно благодушно, а те, кто оставался честен и не желал изменять революции, по неизвестным причинам были временно отстранены от посещений замка.

Наступило 20 февраля. Барон де Батц в этот день снова пробрался в Тампль, но уже под видом не истопника, а солдата. Это была последняя инспекция перед началом головокружительной авантюры, и барон был всем доволен – а особенно тем, что Тизон, обедавшая накануне у своей подруги, страдала от ужасных колик в желудке и не приходила в Тампль.

Побег был назначен на 28 февраля.

3

Воскресным вечером, когда все мое семейство с тоской доедало ужин, состоящий из картофеля и вареных бобов, к нашему скромному домику по улице Мелэ подъехала уже знакомая мне роскошная карета. Все жильцы прилипли к оконным стеклам, терзаясь завистью и любопытством одновременно.

Я не могла сдержать своей радости. После многих дней тревог приезд Клавьера был отрадным событием. Я почувствовала, как что-то сладкое екнуло у меня в груди, так, словно мне было всего шестнадцать… Я рассмеялась, сама удивляясь своему волнению. Всего лишь год назад разве могла я представить, что буду радоваться приезду этого негодяя и выскочки, как я тогда называла Клавьера?

Пока он поднимался в нашу квартиру, я бросилась к зеркалу. Во мне с небывалой силой проснулось прежнее желание быть красивой, соблазнительной, желание нравиться. И не кому-нибудь, а ему… Но что я могла увидеть теперь в зеркале? Бледную женщину, у которой лишь черные глаза сияли по-прежнему. Золотистые волосы рассыпаны по плечам… Платье старое, застиранное до невозможности, туфли стоптанные. На мне не было даже чулок. А откуда им взяться? Хорошо еще, что я из-за такой жизни стала очень стройна и не нуждаюсь в корсете. Мгновение я чувствовала досаду на Клавьера за то, что он увидит меня в таком неприглядном виде. Мог бы предупредить о своем приезде! Подумав об этом, я сразу сникла, и ощущение радости вдруг пропало.

Досада усилилась еще и оттого, каким показался Клавьер в старой грязной кухне: одетый с иголочки – белый с золотом камзол, накрахмаленный галстук, заколотый алмазной застежкой, шелковый молочно-белый жилет; на широких плечах – плащ, отделанный соболями, в руках – щегольская трость и шляпа со сверкающим плюмажем, белокурые волосы небрежно связаны сзади бархатной лентой… Есть ли в Париже кто-либо, одевающийся роскошнее Клавьера? В голодном, холодном Париже!

– Ах, это вы, – сказала я холодно и почти раздраженно.

Ну никак мне не удавалось преодолеть стыд за свой нищенский вид. Нищенский? Конечно, по сравнению с Клавьером. Он мог бы вырядиться и поскромнее. В душе я понимала, насколько низменны подобные мысли, особенно если они возникают в голове аристократки. Аристократки и в нищете должны сохранять достоинство… Я боролась с собой, но Клавьер явно мешал этой борьбе.