Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма - [18]

— Вы с компанией? — спросил негр. — Хотите, я проведу вас всех в «Буль-Бланш»?

— Но там очень дорого?

— Ничего. Мы войдем, протанцуем несколько танцев и выйдем, не садясь за столик.

— Не стоит, — сказала я.

— Впрочем, вы правы. Кстати: странно, что вы пошли со мной танцевать, — первая за весь вечер. А знаете, мне так приятно танцевать с милой девушкой! Сегодня ведь день веселья, всё даром. Ну конечно, танцы, — за столик я не сажусь. Не думайте, что я какой-нибудь грум, — добавил он смущенно. — Я — скульптор. Но теперь и белым художникам плохо, а то еще черный…

— Вот со мною тоже художник, — сказала я. — Хотите, я вас, познакомлю?

— Нет, что вы! Теперь нельзя знакомиться с белыми художниками. Они к нам стали плохо относиться.

Танго кончилось, я вернулась за наш стол.

— …И вообще, мне это все до черта надоело! — говорил Анжело.

— Я иду домой, — вскочила Колетт.

— Ну, что еще, друзья? Опять ссора! Анжело, как тебе не стыдно!

Анжело, пожал плечами и постукал пальцами по столу.

— Пусть идет домой, если хочет. Я люблю веселых и жизнерадостных женщин, а тут — капризы.

— Очень хорошо! — сказала Колетт, и слезы блеснули на ее ресницах. — Я иду домой.

Она быстро прошла среди столиков. Я бросилась за ней:

— Колетт, ну оставь! Ну в чем дело?

Она мотнула головой.

— Нет, я уйду! Я делаю что могу. Я работаю на него с утра до ночи, из-за него я поссорилась с семьей. Я готова делать что угодно, а он…

Она вырвалась, побежала и скоро исчезла в толпе.

Файт молчал. Он недолюбливал Колетт, считая ее ограниченной. Притом он не мог понять, как можно так любить Ассурдия.

— Нельзя увлекаться таким животным, как он, — говорил Файт. — Урод, лентяй, эгоист! Я с ним дружу потому, что он забавный, но женщине он не должен нравиться.

Джаз грянул румбу. Анжело крикнул гарсона и попросил коньяк. Мы все трое сидели молча, глядя на разгорающийся праздник.

— Интересно, где Уолтер? — сказал Файт.

— Приехал какой-то его приятель, Дэй. Говорят — богатый парень. Они пьют уже третий день. А почему ты не взяла с собой баронессы? — спросил Анжело.

— Дайна на тебя немножко обиделась и на Эдди тоже. Она говорит, что вы могли бы к ней зайти.

— Я не люблю бывших людей, — нахмурился Анжело. — Эта женщина блистала и покоряла. Вдруг — третьесортная портниха! Глупо!

— Но и ты бывший, — сказал Файт. — Что осталось от твоего стиля, твоих манер журналиста, твоей элегантности, твоих плантаций наконец?

— А ты? — спросил Анжело.

— Я? Но я не то что бывший: я — мертвый, — ответил Файт с какой-то непривычной для него суровостью. — Меня уже нет: я похоронен для искусства и для любви, значит — для жизни. Но таких, как я, так много! — воскликнул он. — Людей, еще живущих на этой круглой штуке, но уже давно умерших. А возьми хотя бы эту… Колетт. Ты сам похоронил ее живьем, Ассурдия. Или Гонзолес, или Уолтер. Да все мы — кому мы нужны? Что нам дает мир и что мы даем ему? Тебе двадцать лет, — сказал он, повернувшись ко мне, — а зачем ты живешь с твоими мечтами и стремлениями, с твоими способностями, вкусом, молодостью?

Мы молча расплатились, встали и ушли.

2

На другой день Дайна попросила меня отнести платье одной из клиенток, мадам Рольтомон. Мадам Рольтомон жила с каким-то издателем, который снимал для нее квартиру на авеню Марсо. Я поднялась по черной лестнице, — я уже знала, что с картонками нельзя ходить по парадной. Мне открыл седой лакей.

— Платье для мадам? Очень хорошо. По счету уже уплачено. Но погодите, мадемуазель, — лакей вынул из кармана двухфранковую монету и подал ее мне.

— Берите, мадемуазель… Вот.

Я взяла монету, спустилась вниз. На эти деньги я купила фунтовую булку и пучок салата на ужин.

3

Дайна сказала правду: с наступлением второй половины июля новых заказов не было. Почти все клиентки Дайны уехали. Рубинштейны тоже собирались в Довиль.

— Адель уже укатила, — сказала мне Дайна. — И знаете, с кем? С Сержем и Люсьен. С Люсьен, о которой Адель говорила как о нечистой силе. Теперь там большая дружба. Все это мне рассказала графиня Агнесса. Сам Рубинштейн уезжает на днях. Все же треть того, что они мне должны, я из них выудила. Посмотрим, что будет дальше.

Первые дни мы радовались. Мы уплатили за месяц вперед хозяйке гостиницы, нам оставалось еще немножко денег. Было приятно лежать на кровати, ничего не делать. Или комбинировать странице туалеты из оставшихся кусков, которых Дайна принципиально не отдавала клиенткам. На третий день стало скучно в маленькой жаркой комнате. Я вспомнила фразу Файта: «Усталость от нечего делать, ты скоро узнаешь это?» Мы с Дайной решили, ради экономии, больше не ходить обедать в ресторан. Дайна купила маленькую спиртовку, сковородку и кастрюльку. Все это мы с опаской протащили мимо хозяйки и быстро спрятали в камин. В отелях запрещается иметь спиртовки. Продукты, купленные на обед, мы держали в шкафу. Поэтому хлеб, сахар и масло пропахли одеколоном и пудрой, а белье консервами. Дайна варила странный суп зеленоватого цвета, от которого комната наполнялась густым чадом. Через несколько дней Дайна получила открытку от Рубинштейна. Он просил ее зайти. Она удивилась:

— Неужели сам решил отдать деньги? Что-то не верится.