Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма - [131]

Казбек сверкал первозданной белизной, но туристы удивлялись, что Казбек кажется не таким уж большим и довольно близким. На закате он стал сиреневым. Блики солнца еще не погасли, когда из-за высокой острозубой гряды стала быстро выкатываться маленькая, юркая, сверкающая до боли в глазах луна, и Казбек стал голубым.

— Это что, пха… — пожимал плечами Нико Бабурия. — Надо восход увидеть!.. Кто хочет видеть?.. Кто хочет встать в пять утра?.. Кто ветра не боится? Ветер на заре будет, как сатана!.. Кто хочет?

Только не Лиля. Это не входит в ее обязанности — вставать в пять утра.

Ветер бушевал с полуночи. Он гонял пыль и мусор по улицам селения, вертелся и выл на огромной пустой площади с бензоколонкой посредине, гнул чахлые деревца, гремел на крышах, а к рассвету ближе совсем распоясался, засвистел, как разбойник, буйный ветер из ущелья, ветер с гор, крепко пахнущий снегом и льдом.

— Кутайтесь, кутайтесь! — кричал Нико Бабурия. — Ххолод! Я сам ххолода боюсь, но такой красоты, как восход на Казбеке, пропустить невозможно, пха!

А когда небо стало цвета гранатового сока, а Казбек заискрился весь и на его склонах то тут, то там вспыхивали лучистые радужные звезды, освещая растрепанных ветром, заспанных туристов, которые подрагивали и ежились, онемев от восторга, Нико подбегал то к одному, то к другому и кричал, делая страшные глаза:

— Красыво, а?..

Туман уже курился у подножья Казбека — белесо-розовый, густой, как дым, поднимаясь все выше и выше, а ветер затихал. Вскоре он упал совсем. Казбек терялся, таял, растворялся в клубах облаков — и вдруг пропал.

— Он нас побаловал, — говорил Нико Бабурия, — и днем, и на закате, и при луне, и на заре! Он все нам показал, а теперь устал и спит. Но он нам оказал, слушай, замечательное грузынское гостеприимство!..

Был среди прочих один турист, уже сильно лысеющий, увесистый дядя, в фуражке из морской травы и коломянковом кителе. Еще на теплоходе он ворчал, что «харч никуда»; в Тбилиси жаловался на гостиницу; в Казбеги был недоволен турбазой, и все время упорно старался попасть в кадр.

Он сказал:

— Да что особенного, слушай ты, кацо? Гора как гора!

— Ай, мне вас жалко, да-ра-гой, — вздохнул Нико Бабурия. — Про меня кто-то сказал, что я добрый. Так вот: мне вас жалко от всей души, жизнью клянусь!

Несколько дней спустя Кира сказала Мусатову:

— Всё в порядке. Один рейс Николай Эдишерович поведет белый «сайгак» из Батуми в Орджоникидзе. Будет группа студентов из ГДР.

— В «Интуристе» артачились? — спросил Мусатов.

— Не без того.

Каких ей стоило усилий, чтоб затея эта осуществилась, она не стала рассказывать.

День был выходной и у Бабурии и у группы, ни Кира воспользовалась свободным днем, чтоб съездить на газике в Тбилиси в «Интурист». И вот, воротясь, нашла Мусатова в ресторане «Пасанаури», куда он захаживал закусить или выпить стакан вина. Там было совсем пустынно в этот послеобеденный час.

Он сидел во дворе под шелестящим шатром дикого винограда и читал потрепанный том Лермонтова, взятый в библиотеке турбазы.

В другом конце дворика обедали официанты в кителях, и черный, желтоглазый пес ловил на лету кости.

С утра было яркое солнце — Кира даже пожалела, что «погода пропадает», — но сейчас туман, еще пронизанный лучами, уже густел над ущельем.

Мусатов вдруг спросил озабоченно:

— От Блоха ничего нет?

— Пока нет, — ответила Кира, — да и вряд ли будет теперь.

— Вы так думаете?

Ей хотелось так думать.

— Какого числа туристы из ГДР?

Она ответила. Они стали набрасывать примерный график на ближайшую декаду.

Ветер загнул угол скатерти на столике, и осенний буро-красный трилистник дикого винограда упал на край пепельницы, полной окурков.

— Немецкие студенты — и Нико Бабурия, — сказал Мусатов, пыхтя сигаретой.

— А это верно, что Николай Эдишерович откопал немецких детей из подвала? — спросила вдруг Кира. — Тут можно как-то увязать оба события.

— Так я за тем и хотел именно студентов из ГДР.

Он сказал, что у них, конечно, будет ученый гид, вроде экскурсовода Лили, однако в цитрусовом колхозе под Батуми, к примеру, про цитрусы Бабурия сможет рассказать немецким студентам такое, чего не знает ни гид, ни председатель, ни садоводы. Только они с Бабурией и знают! Весь материал тех лет цел в фильмотеке. Весь путь Нико через Ладогу, и даже бомба, влетевшая в кадр! Тут можно очень хитро монтировать.

— Молодежь из ГДР — наши друзья, — сказал Мусатов, — но, может, не худо доброму советскому человеку вспомнить старые годы… А кто лучше Нико сумеет показать иностранным гостям наш край?

Он спросил:

— Вы помните войну, Кира?

Да, она помнила. Особенно тот день, когда пришла весть о гибели отца Катерины Максимовны.

— Я белую черешню помню, — сказала Кира, а густая буро-красная листва над головой зашумела от сильного порыва ветра, будто в испуге, будто старый вспыхнул костер…

— Какую такую черешню?

— Которую вы прислали. Целую банку.

— Я?

Пожалуй, за все эти долгие годы он ни разу не вспоминал, что да, действительно, ему удалось отправить тете Леле и Кате в эвакуацию какую-то посылочку.

…Когда Мусатов и Кира вышли из ресторанного садика на тихую улицу, туман уже спустился горам по пояс. Это была не улица даже, а просто узкая заасфальтированная дорога, с левой стороны которой тянулись домики в садах, а с правой, к самому ее краю, подступали горные леса, и клочья тумана цеплялись за ветки ясеней и орешника.